Новости
Об авторах
Фотографии
Книги
Интервью
Иллюстрации
Гостевая книга
Друзья

Интервью с A.Z.  2004 год

 

Брать интервью у Лазарчука трудно: он немногоречив. Ему кажется, что все и так понятно. И в его книгах тоже. Приходится задавать очень много уточняющих и наводящих вопросов, а потом при расшифровке их убирать. Все его более или менее пространные ответы скомпонованы из нескольких.

Сидим в маленьком открытом кафе на Стрелке, смотрим на Неву. Играет то ли радио, то ли магнитофон: поет Ким. 'На реках Вавилонских...'

В: - Ну и как тебе на новом месте? Говорят, Питер для приезжих -трудный город?

О: - Нет, мне здесь очень хорошо. Я практически перестал болеть. Последние несколько лет в Красноярске со страхом ждал прихода зимы: боялся, что не переживу... Теперь осталось только привыкнуть к мысли, что зима - это хорошее время года и что зимой тоже можно работать.

В: - То есть 'декабрит' тебя не мучает?

О: - Ну разве что в самой легкой форме...

В: - Замечательно. Давай о литературе. Насколько я знаю, ты долгое время возражал, когда тебя называли фантастом. Как обстоит дело сейчас?

О: - Перестал. Понимаешь... Вот тебе говорят: 'писатель-фантаст', - с кем ассоциируется? Лукьяненко, Олди, Логинов... То есть приличные люди, с которыми не стыдно пива выпить, в баню сходить. А скажут сейчас 'писатель' - и ассоциации: 'писатель Сорокин', 'писатель Ширянов'... имя им легион... в общем, не хочу. Престиж профессии опустился просто ниже некуда. Никогда в обозримом прошлом дистанция между 'носителем лэйбла 'писатель'' и литературой не была так огромна.

В: - И что делать?

О: - Не знаю. Ждать, наверное. Ситуация ненормальна, а потому неустойчива. Куда-нибудь это все повалится - на тот бок или на этот, выровняется или рухнет окончательно.

В: - И как считаешь ты? Рухнет?

О: - Выровняется.

В: - Это при устоявшемся мнении, что ты черный пессимист?

О: - Угу. Я же еще не сказал, что из этого получится что-то хорошее. Вполне вероятно, что в деле порчи вкуса читателя мы уже перешли тот предел, из-за которого нет возврата. Сейчас ничего нельзя сказать, обо всем узнаем после... То есть когда все выровняется, мы можем получить не новую великую литературу, а что-то очень простое и пошлое.

В: - Это касается литературы как таковой - или каких-то отдельных жанров, той же фантастики?

О: - Мое мнение - никаких жанров не существует, их выдумали литературоведы, чтобы оправдать свое существование. Тысячелетиями было одно литературное направление, которое, если подвести под нынешнее понимание жанра - будет называться 'фэнтези'. Это и мифы, и рыцарские романы, и прочее. Мироощущение у людей было именно таким. Вдруг веке в шестнадцатом точечно, а в семнадцатом-восемнадцатом уже массово прорезалось направление, в котором стало превалировать одно чисто ремесленническое умение: словами описывать видимый вещный мир. И в силу каких-то неизвестных мне причин (скорее всего, это был вторичный-третичный эффект распространения и укоренения протестантизма) этот так называемый 'реализм' получил не просто права гражданства, а - корону на голову. Литература стала на некоторое время чем-то вроде публицистики. Впрочем, тогдашняя публицистика была не такая, как сейчас: современная публицистика - это всё та же фэнтези или триллер. Публицисты ведь существуют в своем мире - иллюзорном, виртуальном, который соприкасается с реальным разве что в нескольких точках... Так вот, возвращаясь: нормальное литературное произведение в принципе сочетает в себе все жанры: исторический роман, фэнтези, любовный роман, детектив и многое, многое другое. Тогда оно полноценно. А сейчас издатели и критики навязывают товарный знак жанровой чистоты. Поэтому и читаем мы ТОЛЬКО детектив, ТОЛЬКО боевик, ТОЛЬКО любовный роман, ТОЛЬКО фантастику. И вот это навязывание 'чистоты жанра' привело к распаду литературы.

В: - Тебя называли основоположником нового жанра - турбореализма...

О: - Ну, не совсем так... Термин 'турбореализм' придумал и пустил в ход Володя  Покровский, московский писатель и журналист. Имелось в виду следующее: есть общепринятое понятие 'реализм'. Оно подразумевает, что наш мир веществен, постижим, описуем; литература этого мира пишет правду о нем и отражает этот мир объективно. Ясно, что это иллюзия, но написать реалистическое произведение можно, только свято веруя в реальность и постижимость мира. Поставили закладочку... Есть понятие 'фантастика'. Оно подразумевает, что  мир веществен, постижим, описуем; в нем существует род литературы, который оперирует вымыслами. Фантасты также веруют в реальность нашего мира, только доказывают это 'от противного'. Еще закладочка... Так вот, турбореализм подразумевает, что наш мир представляет собой коллективный вымысел или, по меньшей мере, недостоверное описание, текст, информационный пакет; непосредственно в ощущениях мы получаем малую толику информации о нем (да и ту, зная кое-что о механизмах восприятия, можем ставить под сомнение), значительно же больше - в виде сообщений, посланий, прошедших через многие руки. Любое, абсолютно любое наше знание о мире может оказаться в равной степени и истинным, и ложным. Турбореализм отдает себе отчет в том, что различить истину и вымысел невозможно - и, тем не менее, в этой плывущей информационной среде нужно жить и принимать решения. То есть здесь мы стыкуемся с классическим экзистенциализмом... Можно сказать так: турбореализм есть литература виртуального мира, в котором мы существуем. Мы живем в выдуманном не нами мире: не нами и не для нас, нам здесь холодно и неуютно. Однако же приходится в нем существовать.

В: - Получается, что я, например...

О: - Не исключено, что ты сам себе снишься. А уж что сам себя сочиняешь - это безусловно. Все, что мы сами о себе знаем, есть текст.

В: - А бог?

О: - Не исключено, что он существует. Или они. Но вся информация об этом недостоверна.

В: - То есть всякая религия, получается...

О: - ...только попытка уловить что-то неуловимое, выразить смутно угадываемое, повлиять на неуправляемое и незыблемое. Плюс некий фиксированный пакет поведенческих шаблонов.

В: - Ладно, бог с ней, с религией. Давай поговорим о предвидениях. Говорят, что у тебя какое-то фантастическое количество сбывшихся предсказаний?

О: - Боюсь, что эти слухи несколько преувеличены. Я никогда не занимался предсказаниями... хотя нет, вру. Один раз было. В одном из набросков к 'Опоздавшим' - а в ранних вариантах действие происходило в России, - упоминалось, что Советский Союз распался в мае 1991 года после провала ортодоксально-коммунистического переворота. Написано это было в восемьдесят третьем... Я промахнулся на три месяца. Но это была единственная осознанная попытка что-то предугадать.

В: - Все остальное - случайность?

О: - Да, конечно. Когда стреляешь дробью, наверняка попадешь и в десятку тоже.

В: - Тогда вернемся к 'Опоздавшим'. Ты уже говорил когда-то, что первоначально роман предполагался совсем иным. Каким же?

О: - Было несколько планов... Ну, сначала предполагалось, что не будет даже разбития на главы... в общем, композиция та же, что в 'Солдатах Вавилона', начинаться будет там же, где 'Жестяной бор' (и название первоначально было это же), а в дальнейшем действие будет прыгать как в прошлое, так и в будущее... Да, и действие происходит в России в двухтысячном году.

В: - Но это же было бы гораздо интереснее!

О: - Не исключено. Но, во-первых, тогда это была бы работа заведомо 'в стол', без каких-либо перспектив. А во-вторых, когда я стал делать мир романа космополитичным, оказалось, что он  утрачивает излишнюю политизированность - и становится глубже и многозначнее всего лишь от замены имен и географических названий. Вот... Потом я понял, что опубликовать роман невозможно ни при каких обстоятельствах - ну, такое время тогда было... восемьдесят шестой, восемьдесят седьмой... Тогда я стал писать отдельные сюжетные линии как повести и рассказы. Отчасти это себя оправдало, отчасти - пошло во вред. Время от времени я порываюсь переписать все заново, восстановить первоначальный замысел - но каждый раз что-то мешает.

В: - Хочу уточнить: замена России условной страной - это 'противоцензурный маневр' или...

О: - Или. Я сознательно отказался от исследований судеб России - и занялся судьбами всего мира. Россия - не изолят, она только часть мира, а меня и тогда, и сейчас больше интересуют не отличия, не уникальность, а сходства и универсальность.

В: - То есть пресловутый 'особый путь России' ты исключаешь?

О: - В общем, да. Россия - часть Запада, и ей никуда не деться от грядущей интеграции. Тем более, что к этому ее могут основательно подтолкнуть.

В: - Кто?

О: - Китай, естественно.

В: - Давай, ты не будешь детализировать? А то при твоих способностях...

О: - Не беспокойся, по крайней мере, лет десять спокойных у нас будут. Да и потом, я думаю, это будет не война, не вторжение, а расхлебывание последствий социальной катастрофы в Китае. Представляешь, что будет, когда там рванет?

В: - Не думай о белой обезьяне... не думай о белой обезьяне... Чем ты занимаешься сейчас?

О: - Заканчиваем с Ирой третий роман из 'Космополитов', написали два киносценария...

В: - Это экранизации?

О: - Нет. Вполне самостоятельные сюжеты.

В: - Фантастика?

О: - Тоже нет. Скорее, эксплуатация городского фольклора. Истории с легкой остраненностью.

В: - Вернемся все-таки к судьбам мира. Мир уцелеет?

О: - Да. В обозримый период, разумеется. То есть в ближайшую тысячу лет...

В: - А еще говорят, ты такой беспросветный пессимист...

О: - Я же не утверждаю, что это будет приятное место. Только не пойми меня упрощенно: это место будет приятно для тех, кто там живет, но мы бы с тобой драпали оттуда со всех ног.

В: - Можно подробности?

О: - Ну, откуда я могу знать подробности? Только в общих чертах... Будет, как ни парадоксально это звучит, что-то вроде коммунизма - или того общества, которое описал Воннегут в 'Механическом пианино'. Из-за исчерпаемости ресурсов придется пойти на резкое снижение потребления, изменение его спектра - а в рамках нынешних общественных отношений такое представить себе невозможно. При этом, разумеется, технология прогрессирует. Мы попадаем в ситуацию, когда один работающий обеспечивает сто 'нахлебников' - цифры условные, но порядок величин такой. Нормальным средним человеком будущего будет обеспеченный безработный - а какие из этого возникнут проблемы, каждый может вообразить самостоятельно. Вряд ли в таких условиях сможет удержаться избирательная демократия как инструмент управления, тем более что уже сегодня возможны такие манипуляции общественным сознанием, которые полностью лишают смысла саму процедуру выборов.

В: - Это ты про недавние?

О: - Нет, это я про вообще. Не только у нас. Это ведь вопрос не идеологии вовсе, а технологии - чистой, железячной. Технология достигла того уровня, при котором избирательная демократия еще существует, но вот-вот врежет дуба и будет чем-то заменена. Не спрашивай, чем. Два десятка вариантов на выбор. И, к сожалению, это происходит сейчас, когда мы только-только начали этот очень неплохой механизм осваивать. Неплохой, но морально устаревший... И вот едва мы научимся на этом велосипеде ездить, как придется пересаживаться за совсем другой руль.

В: - Значит, опять какой-нибудь авторитаризм, тоталитаризм...

О: - Нет. Что-то совсем отдельное, с еще не налепленным ярлыком. Причем вовсе не обязательно, что внедрение этого механизма будет сопровождаться какими-то невиданными жестокостями, притеснениями, репрессиями - наоборот, очень легко все можно устроить так, что либо никто ничего не заметит, либо заметит, но примет с радостью. Ну, вспомним хотя бы 'Второе нашествие марсиан'...

В: - Примерно понял. С этим разобрались. Полетим ли мы к звездам?

О: - Да. К ближайшим - в любом случае, а если удастся преодолеть скорость света - то и к остальным.

В: - Зачем?

О: - Ничего оригинального не скажу: я думаю, любопытство относится к базовым жизненно важным инстинктам человека, преодолеть его практически невозможно, и сколько ни прижимай, оно все равно найдет дырочку. А не найдет, так проковыряет...

 

                                                                                  A. Z.