ЭКСЛИБРИС

Наверное, начиналась осень.  Днем уже не было такой духоты, а ночи  стали темными и длинными. Лес затянуло  паутиной. В кронах берез пробились желтые  пряди. 

Кузнечик помнил, что после осени всегда  бывает зима, но не задумывался над этим.  Все равно скоро приедет отец и отвезет его  обратно в город. Ведь он знает, что Кузнечику плохо одному. И продуктов почти совсем  не осталось:

  У Кузнечика никогда не было мамы. Зато  был отец. Отец был большой и сильный, он  учил  Кузнечика читать и ловить рыбу. У них  было много книг и моторная лодка. По вечерам, когда отец приходил с работы, а Кузнечик -- из садика, они читали друг другу вслух,  а по выходным дням плавали на рыбалку.  Кузнечик умел почти все: разводить костер,  ловить рыбу, снимать ее с крючка; теперь он  научился  чистить ее и жарить в костре  на  прутике -- так же, как отец.  Сначала  ему  было очень тоскливо одному и все время хотелось плакать. Потом он привык.  Потом к нему пришла собака, и они стали  жить вместе. 

Собака была огромная, черная, лохматая и  умная. Кузнечик часто и подолгу разговаривал  с ней, и собака, наклонив  голову,  слушала  внимательно, не перебивая. Особенно она любила, когда  Кузнечик рассказывал  ей   про  отца. Например, как однажды они с отцом  просто так бродили по городу, и отец купил  Кузнечику воздушный шарик. А когда они  зашли перекусить, шарик вдруг отцепился от  пуговицы, к которой Кузнечик его привязал,  и улетел на потолок. Кузнечик расстроился,  все время смотрел на шарик, и скользкое заливное упало с его тарелки на пол. Кузнечик  расстроился еще больше, потому что заливное любил. А когда они вышли из кафе, отец  подошел к тетеньке с шарами и купил все  шары, какие у нее были, а потом они шли по  городу, вернее, это отец шел, а Кузнечик изо всех сил держался за  связанные нитки и летел, и не было никого на свете  счастливее, чем он... И разные другие истории он ей тоже рассказывал. 

По утрам собака уходила в лес, возвращалась вечером и каждый раз приносила зайца.  Но Кузнечик не знал, что нужно делать с  зайцами. Кроме того, он их жалел. Рыб он не  жалел: они были глупые и холодные. А зайцев собаке приходилось съедать самой. 

Вечерами они сидели около избушки просто  так. Иногда на небе разыгрывались Небесные  Картины. Светящиеся полосы свивались спиралями, рассыпались огненными брызгами,    гасли и вновь появлялись в другом месте;  иногда будто бы яркая звезда срывалась с неба и падала, разбрасывая  искры... А иногда  на полнеба разливалось голубоватое  зарево,  краснело, меркло, а потом возникал гул, будто приближался поезд, и земля вздрагивала.  Однажды такие вспышки сверкали всю  ночь, весь день и еще одну ночь, а на другой  день небо заволокло тучами, и солнце больше  не показывалось. И вспышки тоже стали очень  редкими. 

Один раз что-то черное, охваченное пламенем, пробило тучи и упало в озеро. К счастью,  Кузнечик и собака  были не на берегу, а в  избушке. Волна, поднятая взрывом, докатилась до самого крыльца. Зато в этот день  можно' было не рыбачить: на берег выбросило  много-премного рыбы, и надо было только  пройти и собрать самую крупную.

 В этот вечер Кузнечик рассказывал собаке,  как отец привез его сюда. Они долго, целых  три дня плыли на лодке, и река становилась  все уже и уже, и потом вдруг берега раздвинулись, и они оказались на этом озере. А  потом они нашли избушку и причалили около  нее. Кузнечик сразу выпрыгнул на песок, а  отец стал выгружать из лодки мешки и ящики. Потом они перенесли все это в избушку.  Во всех мешках и ящиках были консервы и  сухари и сахар, а в одном ящике книги и мешочек, полный прозрачных пакетов. Отец показал Кузнечику, где лежат дрова, и Кузнечик  разжег костер. Они поужинали и легли спать  в избушке. Только ночью Кузнечик проснулся  и увидел, что горит свеча, отец сидит за столом, а на столе лежат книги. Отец заворачивал книги в те прозрачные пакеты и складывал в сундук. Многие книги он перелистывал,  печально и бережно, а потом  вдруг  закрыл  лицо руками и застыл, и Кузнечик страшно  испугался, потому что понял, что отец плачет,  но ведь это было невозможно, немыслимо -чтобы отец плакал... 

Утром отец обнял Кузнечика и долго не отпускал. - Вот так, малыш, -- сказал он. -- Щи  в котле, каравай на столе,  вода в ключах...  Вода в ключах... Помнишь дальше? -  Кузнечик  помнил. - И  не плачь, -- добавил  отец. - Мужчины не плачут.  - А сам? -- спросил  Кузнечик.  -Я нечаянно, -- сказал отец. И еще он  сказал, что должен плыть обратно -- Кузнечик знает, что такое 'должен', -- а сюда к  Кузнечику приплывет Полина. Через несколько дней. А пока, ничего не поделаешь, Кузнечику придется пожить одному. 

Кузнечик очень крепился и не плакал до  тех пор, пока было видно лодку. Потом он,  наоборот, плакал очень долго, до самой ночи,  и уснул на берегу. А ночью в первый раз  появились Небесные Картины и стали вспыхивать зарева. И вот уже сколько дней прошло,  а Полина так и не приехала. И отец все не  возвращается и не возвращается... 

Собака слушала и молчала, и Кузнечику  было немного досадно, что она молчит. Ведь    бывают же говорящие собаки, да и не только  собаки -- он сам читал.  А с Полиной Кузнечик познакомился  совсем недавно. Сначала они с отцом пришли к  ей в гости, а потом все вместе пошли гулять.  ~то было интересно, потому что Полина оказалась добрая и смешная. Они все вместе ели  мороженое, а потом катались на маленьком  пароходике. Самое интересное было то, что  Полина приехала издалека, из Франции. Кузечик не знал, где это, и потихоньку спросил  отца. Отец-то ему и сказал, что это очень далеко. Дальше Северного полюса? -- спросил Кузнечик. Отец подумал и сказал, что,  пожалуй, дальше, только в другую сторону.  Тогда Полина стала нравиться Кузнечику еще  больше, потому что только смелые люди ездят  на Северный полюс и дальше, а к смелым  людям у Кузнечика было особое отношение.  Взять, к примеру, пограничников... 

Дома отец немного рассказал о Полине.  Оказывается, ее мама очень давно уезжала во  Францию, а потом вернулась. А Полина родилась во Франции, хорошо знает язык и работает переводчицей. Но теперь мама ее умерла, и Полина живет совсем одна. Ей плохо  одной, -- сказал отец. -- Как  твое  мнение,  может, возьмем ее к себе?  Кузнечик подумал и сказал, что это, пожалуй, стоящее  ело...  Собака повздыхала немного, потом принялась зевать, и они отправились спать.

Ночью Кузнечика разбудил грохот. Он выглянул--из -избушки. Ветер чуть не сбил его с  ног. Небо было исполосовано молниями, гром  ревел непрерывно, хлестал ливень, это была  страшная, небывалая, кошмарная гроза, но  то была обычная гроза, и Кузнечик ничуть  не испугался, а даже   обрадовался ей, как  старому знакомому. Наверное,  все  возвращается к старому, и скоро приедет отец. Потом   Кузнечик закрыл дверь, но уснуть  не  далось: дождь молотил по крыше, потекло с  потолка... 

Ливень прекратился внезапно, как и начался. Кузнечик вышел на крыльцо -- и замер. Такого он не видел никогда. Лес светился. Каждое дерево, каждый лист на ветке,  каждая травинка будто бы изнутри светилась  сиреневатым холодным светом; это было красиво, но почему-то жутковато. Может быть,  потому, что небо из-за этого света стало еще  чернее, чем раньше, и опустилось совсем  низко, на самые верхушки деревьев... 

Утром собака, как обычно, ушла в лес, а  вечером не пришла. Кузнечик долго ждал ее,  потом уснул. Ему приснился отец, как он сидит за столом и упаковывает книги и кладет  :их в сундук... Проснулся  Кузнечик  оттого,  то ему стало плохо. Тошнило, и очень болел  живот. Он сбегал на двор, стало немного полегче, но потом сильно закружилась голова,  н упал и не мог встать до утра.  Утром головокружение почти прошло, но  страшно, до слез, стало болеть все тело. Совсем не хотелось есть, при одной мысли об еде начинало мутить. Было холодно, очень холодно. Зато теперь  Кузнечик знал, что ему нужно делать. 

С трудом он сел за стол. Перед ним, как  перед отцом тогда, лежала  стопа  книг.  И  Кузнечик, в точности как отец,  стал  брать  книги, заворачивать их в полиэтиленовые пакеты  и  класть в сундук. Последнюю книгу он  раскрыл и перелистал. Называлась она 'Девяносто третий год', и написал ее писатель  Гюго -- тот самый, который написал  'Гавроша'. На титульном листе был их с отцом  экслибрис: веселый чертик примостился на  месяце, свесив копытца. Но ниже этого  экслибриса Кузнечик с изумлением увидел  другой, новый: на толстой  книге,  задумавшись, сидит обезьяна и держит в руке человеческий череп. На корешке книги написано:  'Дарвин'. Кузнечик знал, кто такой Дарвин,  отец читал и рассказывал про него. Дарвин  первым придумал, что человек произошел от  обезьяны. 'Пап, а что, -- спросил тогда Кузнечик, -- тебя сделали из большой обезьяны,  а меня из маленькой?'  И они потом долго  вспоминали это и смеялись. Так что про Дарвина Кузнечик знал всё. Но смысла этой картинки он, как ни старался, понять не мог. Потом у него заболела голова, и он не мог больше размышлять.

Он положил эту последнюю  книгу в сундук и закрыл крышку.  Теперь надо было для надежности опустить сундук в подвал.  Кузнечик  попытался  сдвинуть его -- не получилось. Тогда он вспомнил, как отец объяснял ему, что такое рычаги. Он нашел веревку, один, конец привязал  и ручке сундука, а другой -- к черенку лопаты, встал так, чтобы веревка проходила  над  открытым люком, воткнул лопату в щель  между половицами и всем весом налег на черенок. Тяжелый сундук сдвинулся на несколько сантиметров. Кузнечик намотал образовавшийся излишек веревки на черенок, снова  воткнул лопату и снова налег. Так он делал  много раз, пот заливал лицо, в глазах потемнело, сердце колотилось, он падал от боли и  слабости, но опять поднимался и принимался  за работу, и наконец проклятый сундук  дополз до люка и обрушился вниз. Кузнечик  очень долго лежал на полу, потом подполз к  люку и захлопнул крышку. Теперь он сделал  все. 

Он добрался до двери и сел, опершись о  косяк. Тела он уже не чувствовал, оно то ли  уплыло куда-то, то ли растворилось.  Так он  сидел и смотрел,  как  прячется за деревья  солнце. Небо было синее-синее и чисто-чистое,  как раньше.  Собака подползла к нему и легла рядом. Она тяжело дышала и смотрела на Кузнечика с надеждой -- ждала, что он ей поможет. Кузнечик обнял ее, зарылся лицом в  шерсть и закрыл глаза. Он слышал, как подошел отец, сел рядом и положил руку ему на  голову, но не пошевелился и не откликнулся,  когда отец позвал его.

Ему было тепло.