Андрей Лазарчук

Опоздавшие к лету

ПУТЬ ПОБЕЖДЕННЫХ

Городок был как все, попадавшиеся ему на пути, как сотни, а то и тысячи таких вот средних, маленьких, очень маленьких, крошечных и совсем микроскопических провинциальных городков в этой части страны, где и промышленности-то толком нет, и каких-то особенных природных богатств, и где тем не менее люди селятся, чем-то занимаются и живут вполне безбедно: аккуратные домики в один, два, редко в три этажа, садики перед ними, газончики, стриженые кустики, чистые, мощенные камнем тротуары, обязательное приземистое здание тюрьмы на окраине, обязательная стандартная ратуша с обязательными часами фирмы "Берцене", обязательный и тоже стандартный портрет канцлера в типографском исполнении, обязательные полосатые будочки, такие небольшие и такие заметные, - символ порядка и неизменности... Полисмен, будьте добры, где у вас тут отель? Пожалуйста, вот паспорт. Спасибо, полисмен! Что? Простите, сержант, я не знал, что это у вас еще не принято.

Вот и отель, совсем рядом, прекрасно, прекрасно... Прекрасно.

Март загнал свой "виллис" на стоянку, заглушил двигатель и с минуту сидел просто так, привыкая к неподвижности - к неподвижности собственной и неподвижности воздуха вокруг себя - и к тишине. Медленно, постепенно, очень не сразу прорезались в пространстве смутные, далекие, нечаянные звуки: рваная музыка, видимо из телевизора, шум проехавшей где-то машины, шелест широких липовых листьев да унылый кошачий мяв неподалеку. Март спрыгнул на землю, постоял, прошелся вокруг машины, попинал баллоны. "Виллис" потрескивал, остывая. На заднем крыле блестела глубокая царапина. Март потер ее рукавом. Когда же это я, подумал он. Поцеловался и не заметил. Надо закрасить, а то не ровен час... Он выудил из машины оба чемодана, пригладил как мог растрепавшиеся волосы и пошел в гостиницу.

Надо думать, здание ее было построено еще до первой мировой и за эти годы перенесло множество потрясений, включая воздушные налеты и уличные бои, - и теперь стояло на пороге дряхлости. Конечно, полмиллиона, всаженные в реконструкцию, еще могли бы вернуть ему если не молодость, то зрелость, но полумиллионом здесь и не пахло. Пахло кухней, пыльным войлоком и скверной канализацией. Впрочем, выбора не было.

Портье на месте не оказалось. Март поставил чемоданы у стойки и пошел в туалет. Сделав там все дела и умывшись, он вернулся. Портье, молодой долговязый парень со странно асимметричным лицом, сидел на своем стуле, что-то еще дожевывая.

- Привет, - сказал Март, подходя. - Я хотел бы переночевать.

- Только переночевать? - не переставая жевать, спросил портье.

- Пока - только, - сказал Март. - А там поглядим.

- Если переночевать - то пятнадцать динаров, - сказал портье. - На три дня - по двенадцать за день. Больше трех - по десять.

- Да я еще не знаю, - сказал Март. - Найду заказы - останусь, не найду - поехал дальше.

- А вы кто? - спросил портье.

- Художник, - сказал Март. - Роспись по стенам.

- Тогда я не буду вас оформлять пока, - сказал портье. - Идите ночуйте. Завтра, как выясните, подойдете ко мне, я весь день тут буду - тогда и впишу.

- Не понимаю, - сказал Март, - чего ради отказываться от лишней пятерки?

- Так ведь эта пятерка все равно не мне пойдет, - сказал портье.

- Понятно, - сказал Март. - Продолжение вооруженной борьбы иными средствами?

- Что-то вроде, - сказал портье, хихикнув. Одной рукой он снял с крючка ключ - многовато было ключей на щите, отель явно не процветал, - а другой вынул из-под стойки початый бутерброд с колбасой и откусил. - Прошу, - невнятно сказал он.

- Спасибо, - сказал Март, подхватил чемоданы и пошел к лестнице.

- Второй этаж, налево и налево! - крикнул ему вслед портье.

Номер был очень даже неплох, средних размеров и достаточно уютный, старомодный такой номерок. Окно выходило во двор, и прямо под окном - козырек какой-то служебной двери - очень удачно на случай вынужденного отхода, я уже не в той форме, чтобы прыгать с пяти метров. Ладно, хватит об этом, сегодня ничего не будет, и завтра ничего не будет, а там поглядим...

Март отмылся под душем, под горячим, жестким душем, так, чтобы до красноты, до ломоты в ногах и спине, соскреб мочалкой надоевший запах собственного страха, запах загнанности, запах безысходности и безнадежности, по которому его могла определить любая сучка: как ни держи себя, какие морды ни строй, как ни играй голосом и бровями - запах выдаст... Потом он, еле волоча ноги, дотащился до постели, забрался под холодную хрустящую простыню и закрыл глаза, и вытянулся, и застонал от наслаждения этой прохладой и чистотой, и этим покоем, этим покоем, этим покое м...

Ему ничего не снилось, и сквозь сон он радовался этому.

Утром Март проснулся, приподнялся, отвернулся от солнца и посмотрел на часы. Половина седьмого. Пора.

Вход в мэрию бдительно охранялся. Пожилой полицейский основательно изучил паспорт Марта, сверил фотографию и задал несколько вопросов ("Зачем вам к мэру, сударь?" - "У меня к нему дело". - "Какое дело, сударь?" - "Это вне вашей компетенции, сержант. Впрочем, ладно. Это касается программы привнесения культуры в провинцию". - "Так вы из столицы? Проходите".

Мэр оказался крупным мужчиной с седоватыми моржовьими усами и чуть неуверенными движениями.

- Как мило, как славно! - закричал он сразу. - Тот самый Март Траян! Я вас почти узнал! Я был на вашей выставке - пять лет назад, - это бесподобно! Я собирался приобрести ваши картины для города, но муниципалитет отказался выделить средства. Да вы садитесь, вот сюда, в кресло! Вина? Кофе? Конечно, кофе! Катя, кофе господину художнику! Итак, чем могу быть полезен?

- Это я хотел бы быть вам полезен. К вам весной приезжал эмиссар нашей Ассоциации...

- Понял-понял-понял! Это программа "Привнесение культуры в провинцию", да? Как я сразу не догадался! Вот сейчас только кофе, и я вам сам покажу... Катя! Где кофе наконец?

Прибежала секретарша, симпатичная девочка лет восемнадцати,

не больше, суетливо расставила чашки, разлила кофе. Кофе оказался просто прелесть, Март выпил его с удовольствием и попросил еще.

- Пойдемте, я покажу вам зал, - мэр повел его по коридорам, по лестнице вниз. - Нам обещали, правда, другого художника, некоего Тригаса, вы его знаете?

- Немного, - сказал Март.

- Но раз приехал сам Март Траян...

- Тригас, может быть, тоже приедет.

- Я никогда про него не слышал, - он хороший художник?

- Очень. Он долго работал в Японии, там его хорошо знают.

- Надо же, на наш городок - и такой десант знаменитостей!

Оказалось, что расписывать надо стены зала для торжественных актов. Общая площадь росписи составляла восемнадцать квадратных метров, и господин мэр, разводя руками, показывал, что примерно он хотел бы видеть. Март рассеянно кивал, соглашался; но уж очень хорошо высвечивались стены зала, слишком четко они образовывали единую ломаную плоскость, и - господи, хоть бы меня не понесло, не подхватило и не понесло, дай мне сил удержаться на уровне средней халтуры, господи, дай мне сил работать только за деньги!..

- Ну что же, - сказал Март. - Все замечательно. Давайте заключать договор.

- Давайте, - согласился мэр. - Я не слишком сведущ в такого рода дела х...

- Двенадцать тысяч, - сказал Март, еще раз оглядывая стены. Зал был чертовски хорош.

Улыбка мэра стала чуть напряженнее.

- Двенадцать тысяч? - переспросил он. - Динаров?

- Такова цена подлинного искусства, - сказал Март. - Да вы не огорчайтесь - когда все будет готово, вам эти двенадцать тысяч покажутся - тьфу!

- А что - деньги вперед? - осторожно спросил мэр.

- Половину, - сказал Март. - А половину - потом. Справедливо?

- Э-хе-хе, - сказал мэр. - И какой же срок?

Март опять оглядел зал.

- Ну, месяц-полтора. Может быть, два.

- Ладно, - сказал мэр. - В конце концов, программа принята Национальным собранием. Так что черт с ними со всеми...

На окончательное оформление договора ушел еще час, и Марту выдали в кассе шесть тугих пачек новеньких - только-только из станка - десяток. Тысячу он оставил на расходы, а остальные, перейдя через площадь на почту, разослал по известным ему одному адресам.

И потекли дни. Пользуясь старыми эскизами, Март наметил композицию, стараясь, чтобы похоже было понемногу на все (второй закон шлягера: новая мелодия должна походить на три мелодии сразу): на Телемтана, Глазунова, Шерера, на позднего Дюпрэ - когда он выдохся и стал копировать себя раннего. Раньше Март пытался копировать самого себя - это оказалось невыносимо. Это оказалось настолько невыносимо, что чуть не подвело его тогда к самоубийству, и лишь огромным усилием воли он заставил себя жить. Теперь он даже немного завидовал Дюпрэ - тот, очевидно, поступал так бессознательно, думая, что продолжает разрабатывать свою жилу... Да, пожалуй, только сознание, что ты еще нужен - немногим, но крепко, - да еще презрение к себе помогли ему тогда. Потом он приспособился, хотя и не до конца. Иногда он срывался - или когда невозможно было дальше терпеть, или по рассеянности, как в последний раз. Подумать только - рисунок пером на салфетке... Впрочем, и от меньших пустяков гибли люди, напомнил он себе. Внимательнее, Март!

Однако на третий день он чуть-чуть не сорвался. Он начал пробовать краски, и сразу стало получаться - он поймал цвет. Теперь следовало как можно дольше продержаться на гребне волны, на этом непрерывном взлете-скольжении-падении, когда еще ничего не ясно, когда все впереди и понятно только одно - получается!.. Стоп, оборвал он себя. Остынь. Остынь-остынь. Он умылся холодной водой, посидел, потом карандашом пометил, какие участки каким цветом покрывать, и приступил к уроку, к раскрашиванию картинок; потом цветные пятна, слившись вместе, создадут почти то же самое, но это будет уже потом - и почти без его участия.

Любое дело можно разбить на кусочки, на простые, доступные любому операции - и начисто выбить из него дух творчества. Любое, абсолютно любое...

У него постепенно заводились знакомые. Так, в ресторане он подсел - не было больше мест - к столику двух мужчин, незаметно для себя встрял в их разговор и познакомился с ними. Это были местные доктора: городской врач Антон Белью и психиатр из расположенной где-то в окрестностях частной психиатрической лечебницы Леопольд Петцер. Потом они встречались каждый вечер, но встречи эти и взаимная приятность от них не выходили за рамки, намеченные первой, - когда скользишь по поверхности, ни в какие глубины не заглядывая и не стремясь и душу не раскрывая... Легкий треп, столичные и местные сплетни, анекдоты, женщины - пусть так, думал Март, так даже лучше, потому что появляется отдушина, в которую уходит - пусть не все, но уходит - напряжение, и не просыпаешься ночью от шагов в коридоре. Пусть так.

Еще была барменша Берта, женщина-тяжелоатлетка, которая поначалу косилась на Марта из-за его пристрастия к фруктовым сокам, но потом, как и подобает женщине, вошла в положение ("Печень, сударыня. Знаете, как это бывает..." - "Что делать, сударь") и даже удостоила его своим доверием. Через неделю Март считался уже за своего, с ним можно было посоветоваться и по хозяйственным, и по личным проблемам, а их было множество - главным образом с детьми. Через Берту Март узнавал массу интересного о жизни городка. Она знала, видимо, все и обо всех, в характеристиках была остра, но не злобна и для Марта оказалась настоящим сокровищем. Среди прочего он узнал, например, что полицмейстер переведен сюда не так давно из столицы, где был следователем по особо важным делам, за применение недозволенных методов дознания. Это следовало учитывать и быть начеку.

Прошло недели две. Работа продвигалась и дошла уже до середины, когда вдруг из ничего, из разрозненных штрихов и пятен возникают предметы и фигуры; Март очень любил эту стадию и, будь его воля, порой на ней бы и останавливался. Когда он работал для себя, то часто так и поступал. Когда по заказу - он так делать не мог, потому что такой стиль был уже проименован и отнесен к нерекомендуемым; пятнадцать лет назад, когда это только произошло, он пытался спорить (Он? Кто - он?) - теперь же свою эстетическую извращенность приходилось прятать...

Портье числил себя старым знакомым Марта и почти приятелем: "Привет!" - "Привет". - "Как дела?" - "Работаю". - "Все-таки жизнь у вас замечательная! А тут сидишь как проклятый..." - "Замечательная, конечно". - "А знаете, я сам в свое время недурно рисовал, да вот времени все не был о..." Или: "А сколько вы получаете?" - "Когда как". - "Ну, примерно?" - "Да сколько заплатят. Прейскуранта же нет". - "Даже если пятерку?" - "Когда был молодой. Тогда, бывало, отдавал акварель за обед"."Странно все это..."

Полицмейстер заглядывал вечерами в ресторан - перехватить для успокоения рюмку-другую горькой. Берта изумлялась тому, что он всегда спрашивал счет и платил. В первом же разговоре с Мартом он поинтересовался, не еврей ли тот, и пояснил, что у них в городе с этим строго. "Это у вас там, в столицах..." Это самое "у вас" Март отметил, точно так же как и примитивные, в лоб, вопросы - недавний столичный житель играл в недотепу-провинциала, и переигрывал, и не переигрывал даже, а просто Март понимал: держаться следовало крайне осторожно, недавний следователь по особо важным делам мог знать очень много. За биографию свою Март не опасался - вызубрил назубок, но ведь на чем только не горели люди! Великолепный имперсонатор, бывший актер бывшего Императорского театра Ладо Майорош в такой вот примерно ситуации просто чересчур вошел в роль, заигрался,как говорили раньше, на него снизошло вдохновение, - и все...

После этого разговора ночью, лежа в постели, Март вдруг понял, что ему необходимо знать, сколько же их осталось. Он долго не мог настроиться, потом получилось сразу, но не как обычно, а странным, жутковатым видением. Март расслоился, и то, что ушло вверх, оказалось низко и стремительно летящими, тяжелыми, словно кованными из черной бронзы, тучами; а то, что ушло вниз, оказалось песком, пустыней, и местами, редко-редко, воткнутые в песок, горели свечи. Себя он нашел не сразу, но нашел - на краю пустыни, далеко в стороне от других. Только одна свеча горела поблизости, и пламя ее было неровным и коптящим...

Он уснул, и, как всегда, расплатой за видение был вещий сон: перед ним стояла, готовая броситься, толпа людей в белых балахонах, наподобие ку-клукс-клановских; позади него был домик, знакомый по прежним снам маленький домик вроде дачного; в руках на этот раз Март держал кусок железной трубы, и видно было, что те, в балахонах, этой трубы опасаются... Каждый раз оружие у него было другое - то толстая суковатая палка, то трость, то гаечный ключ, то ножка от стула, теперь вот - труба; такие несовпадения говорили о том, что конец не так уж близок и что судьбой не все еще решено и подписано.

Но весь день привкус вещего сна сохранялся. Работалось плохо, через пень колоду. Мордашки девушек в национальных костюмах выходили унылыми и одинаковыми.

Вечером приехал Тригас.

Март совсем не рад был его приезду. Тригас слишком много пил и пьяный становился болтливым и прилипчивым. Сейчас он подошел к столику Марта, по-дорожному одетый и взъерошенный, плюхнулся на свободный стул и протянул руку:

- Здорово, шабашник!

- Здорово, - сказал Март равнодушно.

- Ну, я тебе скажу, ты тут навел шороху! - продолжал Тригас.Пока я ехал, мне все уши прогудели. Столичная знаменитость становится знаменитостью провинциальной! Ощущаешь ли ты тот груз ответственности за эстетическое воспитание граждан, которое отдано тебе на откуп, который ты на себя взвалил? Именно так выразился наш новый пред, который бывший генерал-майор, я записал и выучил наизусть. Кстати, как ты сюда попал? Тебя направили?

- Нет, - сказал Март, - я сам. Методом тыка. Так что дорогу тебе перебежал совершенно случайно.

- Ерунда, - сказал Тригас. - Лучший кусок все равно мой. Вот этот зал. А?

- Прилично, - сказал Март, озираясь. Цельной здесь была только одна стена, остальное - простенки. Ничего настоящего здесь не сделать, зато халтурить - одно удовольствие. - Сколько же ты с них стряс?

- Два червонца.

- Двадцать тысяч? Неплохой кусочек.

- Как с куста! Слушай, одно удовольствие - доить этих провинциалов.

- Это точно, - согласился Март.

- Хозяйка! - воззвал Тригас. - Двойной дайкири! Ты ведь не будешь? - обратился он к Марту.

- Естественно.

- Естественно... Ты у нас трезвенник. Якобы печень. Знаем мы эти печени.

- Какие - эти?

- Да вот такие, как у тебя. Что-то рост заболеваний печени наблюдается, и все среди художников. И писателей тоже. А то еще себе язву придумают. Пока спиртное по старой цене было, покупали как миленькие - никаких печеней...

- Скотина ты, Тригас. Ты ведь знаешь, где я свой гепатит поймал.

- Все я знаю, все я понимаю...

Март посмотрел на него. Тригас *действительно* мог знать и понимать все. Но тот уже пристально разглядывал содержимое бокала.

- Шучу, - сказал Тригас. - Только зря ты не пьешь. Пил бы, и все было бы нормально.

- Что - все?

- Не понял.

- Ты говоришь - все было бы нормально. Так что - все?

- Вообще все.

- Ладно, - сказал Март, - ты тут пей, а я пойду посплю. Устаю я что-то.

Март ушел, поднялся к себе и встал под душ, но все это время продолжал чувствовать Тригаса. Тригас сидел за столом, вертел в пальцах бокал и думал о нем, о Марте, только нельзя было понять, что именно. Потом он выпил свой дайкири и сделался невозможным для восприятия.

Под утро приснилось, что Тригас, сидя у Марта на груди и зажимая ему потной ладонью рот, перепиливает ножом его горло; ни двинуться, ни закричать Март не мог, но то ли нож был совсем тупой, то ли горло сделано из чего-то прочного, только оно никак не резалось, лезвие соскальзывало или вязло, Тригас сопел, ерзал и пилил торопливо, все время озираясь... С трудом Март проснулся. Душно было невыносимо, хотя окно он по обыкновению оставил открытым. За окном медленно, зловеще медленно наползала, клубясь, густо-фиолетовая туча. Дышать было нечем, воздух словно убрали из комнаты. Март подошел к окну. Все на свете замерло, сжалось в неподвижности и страхе. Туча наваливалась на самые крыши. Время, наверное, тоже остановилось. Минуты громоздились одна на другую, сминались гармошкой и летели под откос, как вагоны сошедшего с рельсов поезда, - и все это в немыслимой, запредельной, угрожающей тишине - тишине, которая поглощает любые звуки...

Молния ударила совсем рядом, и гром, тугой и резкий, как пушечный выстрел, оглушил Марта - голова, как колокол, долго еще гудела от удара, - и ствол огромной липы за брандмауэром напротив расселся пополам и полыхнул пламенем, и тут же начался ливень - не ливень даже, потому что дождь не стоял стеной, нет, здесь этого не было, как не было и первых предупредительных шлепков огромных капель о сухой асфальт; просто все вдруг сразу оказалось покрыто и пропитано водой, ливень выглядел, наверное, как генеральная репетиция потопа, и если бы она так быстро не кончилась, самого потопа, пожалуй, и не потребовалось бы...

Март закрыл окно, подобрал разлетевшиеся газеты, вытерся и оделся. Следовало, конечно, еще подождать, но ему хотелось на воздух. Он вышел из отеля и остановился. По улице, пузырясь, сплошным потоком шла вода. Проплыл, как отштормовавший корабль, полузатопленный зонтик. В одном месте течение волокло по дну что-то тяжелое, и вода, образуя бурунчик, перекатывалась сверху. На тротуарах среди обломленных ветвей лежали самые неожиданные вещи: синий почтовый ящик, обложка от книги, нераскрытая консервная банка без этикетки, кукла-пупс, собачий ошейник с поводком; на протянутом через улицу проводе висел, лениво покачиваясь, кокетливый кружевной лифчик.

Городок понемногу приходил в себя. Открылись окна, зазвучали голоса. Из приоткрытой калитки навстречу Марту выбежал тонкий, совершенно мокрый кот; подбежал поближе, понял, что обознался, и со вздохом отошел в сторону. Во многих домах были выбиты окна, стекло хрустело под ногами. Дважды Марту попадались сорванные с петель оконные рамы. Наконец, в довершение картины, прямо посередине ратушной площади лежала, распластавшись, но еще не до конца потеряв очертания, красная железная крыша. Вокруг стояли люди и что-то обсуждали.

Погода весь этот день стояла прекрасная. Март распахнул окна в зале и время от времени через подоконник выбирался во внутренний дворик мэрии - размяться. Работалось хорошо, по самому верхнему пределу возможного (разумеется, в отведенных им для себя рамках). Чувствовалось, что гроза эта разрядила что-то и в нем самом. К вечеру ближе зашел господин мэр, посмотрел, поговорил о незначительном и ушел очень довольный. Март работал до сумерек - и мог бы работать еще, были и силы, и желание, и настроение, но он собрал кисти и пошел их мыть, это было правильно - прекращать работу, когда остаются еще и силы, и желание, он знал, что это правильно, и потому с легкостью пошел мыть кисти, но все-таки что-то в себе - то неуловимое и невыразимое ощущение, когда свершается переход от нормального состояния в *это*, - то ощущение он упустил, потому что в тот момент, когда он наклонился над банкой, по телу его медленно, снизу вверх, прошла тугая волна, и Март понял, что пропал, что *этого* не избежать, а спрятаться негде, негде... Он бросил кисти, запер зал и почти бегом бросился к отелю, взлетел по лестнице - успел! - перехватил-таки взгляд Тригаса - Тригас сидел в холле и ждал кого-то, возможно, что и его, - заперся в своем номере на два оборота. Тело существовало уже совершенно отдельно и не отдавало ему отчета в своих действиях, но шторы он задернуть смог, хорошие, плотные шторы, сбросил рубашку - было уже легче, не надо было сдерживаться, и он не сдерживался, он схватил лист плотного картона. Рука сама нашла ящик с пастелью и выбрала мелки. Сейчас главное было - не пытаться вмешиваться, не мешать самому себе, и он не вмешивался и не пытался командовать рукой, она сама знает, чего хочет... На листе проступили контуры зданий, взметенные кроны, потоки воды, и Март узнал сегодняшнюю грозу, все это было взято с какой-то странной точки, и перспектива ускользала, пока Март не понял, что дома и улицы тоже взметены вихрем и скручены им в спираль, ее витки просто не видны за предметами, и что в точке перспективы сходятся не воображаемые линии, а вполне реальные земля и небо - они со страшной силой втягиваются в эту точку, в эту маленькую, но сквозную пробоину, сминаясь при этом морщинами и складками... Как всегда, начала, самого начала он не уловил - он заметил свет, когда тот набрал уже полную силу. Свет от Марта шел ровный и чуть желтоватый, почти солнечный. Давно, когда об этом еще можно было говорить без риска быть убитым, Март узнал, что у всех имеются свои оттенки света и что спектр его настолько же индивидуален, как отпечатки пальцев; говорили также, что в первые секунды свечения на теле появляются узоры, и узоры эти имеют куда большее значение, чем линии на ладони, и Март, хотя не очень верил в эту новую хиромантию, не прочь был бы взглянуть на них, но всегда начало свечения пропускал - так увлекала его сама работа. На картоне тем временем разворачивались события: кого-то ветром несло над крышами, кто-то смотрел вверх, двумя руками удерживая шляпу, а еще кто-то тянулся вслед улетевшей - но не дотягивался. Лицо девушки было полузнакомо, шляпу держал Тригас, а тянулся, оказывается, он сам...

В дверь дважды стучали, Март, естественно, не отзывался; раз звонил телефон, дал звонков пять и смолк. Постепенно Март остывал. Он принял душ, осмотрел себя, удостоверился, что свечение погасло везде; постоял у окна. В окно медленно втекал теплый пресный воздух. В голове было пусто и тихо. Март бесцельно походил по комнате, полежал на тахте, храня эту пустоту и тишину, но лист картона, брошенный рисунком вниз, притягивал к себе, и не было сил сопротивляться, да и смысла сопротивляться не было, все равно никогда он этого не выдерживал. Просто хотелось продлить немного эту благословенную пустоту в себе, а если вот так поднять этот лист и посмотреть на него, все взметнется...

Взметнулось.

Март вглядывался в собственный рисунок, как в зеркало, в темное колдовское зеркало, в котором появляется самое сокровенное, скрытое и скрываемое от самого себя, он сам не знал, что хочет увидеть там - душу? Дьявола? Или просто запомнить это все? А может, покориться этому чудовищному вихрю, скрутившему спиралью даже свет и тени, и закружиться в нем, не зная ничего более... "Гады", - сказал наконец он. Картон был прочный, разорвать его оказалось делом нелегким. Куски картона Март сложил в раковину и сжег. Он не нашел в себе сил положить их рисунком вниз и поэтому вынужден был смотреть, как сгорают, превращаясь в обычный пепел, дома, и небо, и он с Тригасом, и девушка, летящая над крышами. Смыл пепел, а потом долго, плача, отмывал раковину от сажи и дегтя.

Наступила реакция: прострация, слабость, руки дрожали, тошнило. Мысли, разметавшиеся по темным углам, потихоньку сползались. Нечаянно вспомнилось почему-то, что Тригас - это прозвище, а зовут его Юхан, кажется, Абрахамсон - да, Абрахамсон - предки у него были не то из Швеции, не то из Норвегии. Школьное прозвище он взял псевдонимом, тогда, раньше, оно что-то обозначало, школьные прозвища просто так не даются, а потом стало просто торговой маркой, без значения, но со звучанием, коротким и запоминающимся... Зря ты так зло, сказал он себе. Сам, что ли, лучше? Вечно торгуешься из-за гонорара и продаешься так же, как и все. Панель есть панель, куда ты с нее? Точно так же, как и Тригас. Вот он, кстати, и сам...

Тригас постучал, и Март пошел открывать.

- Не прогонишь? - спросил Тригас. От него изрядно попахивало.

- Зачем? - вяло сказал Март.

- Правильно, - сказал Тригас, - незачем меня прогонять... Я тебе звонил - тебя что, не было?

Март чуть было не ляпнул: "Не было", но вспомнил, что Тригас видел его вбегающим в отель, и соврал по-другому:

- Почему же, был... Только подойти не мог - второе дыхание открылось.

Тригас хохотнул.

- Бывает, - сказал он. - Меня днями тоже несло. Вода, говорят, здешняя таким действием обладает. Целебным.

- Возможно.

- Ты скоро закончишь? - спросил Тригас.

- Не знаю, - сказал Март. Вопрос Тригаса был странен и даже нетактичен. - Недели две-три, я думаю. А что?

- Да у меня к тебе деловое предложение. Потом, когда закончишь свое, - мне поможешь? Я тебе оставлю кусок стены...

- Случилось что-нибудь?

- Что у нас может случиться... Просто противно - невмоготу.

- Так брось.

- Начал уже, - сказал Тригас. - Жалко.

- Когда ты успел? - удивился Март.

- Успел вот... Ну, согласен?

- Рано еще говорить. Может, я так закопаюсь, что до осени хватит.

- Закопаешься, как же. Ты в духе чего лепишь?

- А, сборная солянка. Смесь номер восемнадцать.

- Яблоньки в цвету и девушки в национальных костюмах?

- И юноши тоже.

Тригас кривовато усмехнулся.

- Ну да, зал торжественных актов, - сказал он. - Слушай, а тебе это не противно?

- Да как тебе сказать...

- Прямо.

- Малевать вывески, по-твоему, лучше? А Пиросмани малевал.

- По крайней мере, честнее.

- Попробуй, - сказал Март. - А еще можно оформлять витрины.

- Я попробую. Ей-богу. Понимаешь, если бы просто тошнило, а то ведь рвать начинает... И знаешь, что меня успокаивает? Впрочем... ладно. Потом. Спокойной ночи, Морис.

Март почувствовал, как у него остановилось сердце. Когда он смог обернуться, Тригас уже вышел и затворил за собой дверь.

Сердце шевельнулось и торопливо забухало, наверстывая упущенное.

Казалось, что эта ночь никогда не кончится.

"...Март Юлиус Траян, сын Фердинанда Траяна и Ивонны Траян, урожденной Ежак. Год рождения: пятьдесят шестой, третий год республики, село Сидьяк Каперско-Кесарианского уезда. Образование: Кесарианская двенадцатилетняя гуманитарная гимназия Гоф-Яброва. По окончании гимназии поступил на искусствоведческий факультет Национального университета, отчислен с четвертого курса за аморальное поведение. Профессия: свободный художник. Член Ассоциации свободных художников имени Вильгельма Онстри. Автор известных работ: "Мальчик и его собака", "Будни короля", "Настигнутые", циклов картин: "Люди арены", "Люди океана", "Пехотные люди"..."

Да, имел брата, Мориса Николае Траяна, год рождения пятьдесят шестой, образование: начальная гимназия - среднее, а затем Высшее техническое училище, выпуск по специальности э 62 (автомобильный транспорт). По некоторым сведениям, принимал участие в деятельности "Внутреннего фронта". Погиб в восемьдесят четвертом году, в апреле, во время Каперского инцидента. Место захоронения неизвестно.

Все? Кажется, все. Да, все.

...К довольно поздно проявившимся способностям и особенностям Мориса в семье отнеслись очень спокойно, не делая из этого ни трагедии, ни сенсации, тем более что сам Морис оказался к ним весьма равнодушен: тогда он видел себя только профессиональным гонщиком и никем кроме. Знали, что таких людей много в стране, что принимают их и ценят, что в столице возникла даже своеобразная мода на них; соседи тоже вроде бы не шептались и пальцем не показывали. А потом оба брата уехали учиться в столицу. Март работал одержимо - и не беда, что ему потом и кровью приходилось добиваться того, что брат брал просто так, от нечего делать. Много позже, в конце семидесятых, когда оба многое пережили и вдруг сблизились необыкновенно, они стали работать вместе. Правда, о соавторстве Мориса никто не знал, он оставался просто рядовым инженером, родственником знаменитого художника. Так, вместе, они сделали два больших цикла: "Люди арены" и "Люди океана". "Пехотных людей" Морис делал уже в одиночестве.

Каперский инцидент был и остается одним из белых пятен новейшей истории. Никто ничего не знает о его причинах. Самые пронырливые журналисты или ни до чего не докопались, или исчезли. Просто в один чудный весенний день восемьдесят четвертого года армейские подразделения блокировали большую часть Каперско-Кесарианского уезда, установив режим полного карантина. Граница карантина была объявлена зоной свободного огня; стреляли во все, что движется. Трупы обливали напалмом и сжигали. Слухи ходили самые дикие. Достоверно известно было лишь то, что командующий военным округом генерал-майор Вахтель застрелился на седьмой день операции.

Случилось так, что Март, гостивший у родителей, оказался внутри кольца, а Морис - снаружи. Неизвестность изводила страшно. Попытка пробраться в зону не удалась, Мориса контузило где-то на подступах, и это спасло ему жизнь, потому что остальные попали под кинжальный огонь пулеметной батареи и полегли все; Морис видел, как огнеметчики в защитных комплектах управляются там. Кончилось все тем, что осенью к нему подошел незнакомый человек, подал толстый конверт и ушел, не вдаваясь в подробности. В конверте были все документы Марта и письмо. Писал точно Март, но писал то ли торопясь, то ли в полубеспамятстве, понять смысл было трудно, кроме одного: отныне и навсегда Морис исчезает, остается только Март, обыкновенный человек и средней руки художник; никаких всплесков вдохновения не должно быть; зачем гибнуть обоим братьям, если есть возможность - только одному? Эта мысль, в разных вариациях, повторялась раз десять. В тот день Морис еще ничего не решил, но скоро, чуть ли не назавтра, в "Вестнике" появилась огромная статья: "Мутанты - кто они?" В статье автор, совершенно не стесняясь в выражениях, крыл "банду выродков", "этих светящихся гнид", которые тихой сапой подгребают под себя науку, культуру, политику, рвутся к руководящим постам, оттесняя при этом честных выдвиженцев простого народа, пропагандируют чуждое нам мировоззрение, ведущее к отрицанию наших исторических идеалов и к смене знамен, что в корне противоречит интересам простого народа... Ссылки на "простой народ" встречались навязчиво часто: на его незамутненное происхождение, на его природный вкус и дарование, наконец, на его естественное чувство презрения и брезгливости ко всему чужеродному, а следовательно, противоестественному... Столь же часто рассыпались комплименты: "мудрый", "истинный", "бесстрашный", "беспощадный к врагам, добрый к друзьям", "с яркой и цельной историей", "не позволит проходимцам", "железной рукой", "всей блистательной мощью", "достойный славы великих предков", "гордо держа свое знамя", "воссияет", "потомству в пример", - ну и так далее. Кроме ругани и восхваления, в статье ничего не было. Однако слухи на разные лады - но однозначно - увязывали карантин и мутантов. На глазах Мориса из окна пятого этажа выбросили женщину. Вечером все свои документы он сжег. В столицу вернулся Март Траян. Вернулся и лег в госпиталь Ассоциации в связи с перенесенной контузией.

Морис никогда не выставлял напоказ свой дар, однако слухи кой-какие были, потому что его несколько раз вызывали на допросы. Да, об уродстве (теперь это называлось так) брата он знал. Как относился? Да никак, ведь указаний на этот счет не было. Да, конечно, полгода прожил у границ карантина, пытаясь разузнать что-либо о судьбе брата и родителей. Кажется, это вполне естественно. Нет, ничего не узнал, может быть, вам что-либо известно? Прошу прощения. Нет, детей у брата не было. Насколько точно? Ну, насколько... Почти точно. Нет, я бы знал. Ну, если он сам не знал, тогда конечно... Нет, не было. Имя я помню: Венета, а фамилию - нет. Чудная какая-то фамилия. Так ведь сколько уже лет прошло. Не знаю. Хорошо, вспомню - сообщу. Хорошо. До свидания.

...Март несколько раз засыпал, пробуждался, снова засыпал; сны и воспоминания наслаивались, перемешивались, менялись местами. Все же под утро - уже светало - он заснул по-настоящему и проснулся поздно. Встал, умылся и пошел к Тригасу.

Столики в ресторане были сдвинуты в центр зала, и вдоль стен прохаживался Тригас. Март вошел бесшумно, Тригас заметил его не сразу, поэтому Март увидел кое-что достаточно интересное. Хотя бы то, что на столике в углу стоит ведро с водой и Тригас поминутно подбегает к этому ведру и опускает лицо в воду. Н-да... Это что же получается, думал Март, это он за два дня такое успел сделать? Ни за что бы не поверил! Тригас успел пройтись по всем плоскостям и набросать все фигуры и сцены в простенках и сейчас занимался центральной группой. Как и для любых общественных помещений, для ресторанов у них существовал расхожий набор сюжетов и тем, и Тригас использовал здесь наиболее вычурный: мифологические фигуры, обязательный Вакх с вакханками, виноградные гроздья, полупьяные кентавры с кубками, римляне или как их там, в окружении гетер и прочее, и прочее, и прочее... От штампа Тригас не отступал не потому, что штамповать легче, чем работать по-настоящему, а потому, что такова была воля заказчика. Почему-то именно в ресторанах в самом обнаженном виде выявлялось опошление взаимного влияния столицы и провинции. Провинциальные рестораны оформлялись под два-три наиболее популярных столичных, а столичные - второразрядные, естественно, - стремились переплюнуть друг друга в изощренной неопсевдонародности, причем с характерными чертами какой-нибудь из самых глухих окраин. Начатое с большой помпой движение "За привнесение культуры в провинцию" с самого начала несло на себе клеймо "второй сорт", ибо оставляло в неприкосновенности само понятие "провинция" - не в географическом, естественно, смысле. Все это понимали, но никто не говорил вслух. Одни - по давней привычке молчать во всех затруднительных положениях, другие - понимая, что дойную корову на мясо не режут...

Итак, Тригас был занят центральной группой: Вакхом, замечательно напоминающим самого Председателя Ассоциации (такие подковырки допускались), слегка неглижированными вакханками (здесь тоже существовал стандарт: в столице, например, допускалось изображение женщин с одной открытой грудью, при этом вторая должна быть закрыта на четверть; в провинции требовалось закрывать одеждой, драпировками или ближерасположенными предметами не менее трети обеих грудей; допускалось также обнажение одного колена и нижней половины бедра) и игривыми сатирами.

- Как настроение, Юхан? - спросил Март, наконец обнаруживая себя.

Тригас обернулся.

- А, это ты. Что-то поздновато встаете, мэтр.

- Одно из главных преимуществ свободной профессии, - сказал Март. - И я не собираюсь от него отказываться.

- Разумеется, - сказал Тригас. - Как тебе все это? - он ткнул пальцем в направлении Вакха.

- Портретное сходство несомненно, - сказал Март. - Остальное - как обычно.

- Льстец, - сказал Тригас. - Я сейчас тут закончу, и поговорим - если хочешь, конечно.

Март мизинцем подправил уголок рта и нос у одного из сатиров, и сатир стал походить на Тригаса.

- О чем? - спросил Март.

- О жизни, о чем еще, - сказал Тригас, рукавом стирая какую-то неудачную линию.

В этот миг на Марта накатило. Это было странное ощущение всеобщей прозрачности, и Март побаивался его, потому что мог узнать в такие моменты многое из того, чего узнавать не хотел,но от него это не зависело. Сейчас перед ним был только Тригас, причем будто вывернутый наизнанку, открылись все закоулки и тайнички души, кнопочки, рычажки и пружинки, вся эта сложнейшая и тончайшая система открылась и была теперь в его, Марта, власти, он мог бы нажать на любую из этих кнопочек хотя бы из одного любопытства, посмотреть, что из этого получится, но не шевельнулся, замер, застыл - потому что, во-первых, Тригас был, теперь уже абсолютно точно, из *них*, из мутантов, уродов, дегенератов, - короче, из *них*; во-вторых, нити, на которых держалась душа Тригаса, были истончены до предела и страшно натянуты, и нельзя там ничего касаться, потому что тогда они начнут рваться одна за другой. Тригас буквально висел на волоске и не подозревал, наверное, об этом. Деталей Март рассмотреть не сумел и не успел, но понял, что обращаться с Тригасом надо осторожно, как с заминированным...

- Что с тобой? - Тригас подскочил и схватил его за плечи. - Ты что?

- Ничего... все в порядке...

- Показалось, что ты падаешь, - сказал Тригас. - Весь белый, как стена, и глаза остекленели...

- Пти маль, - сказал Март. - После контузии. Редко, но бывает.

- Может, к врачу? - предложил Тригас.

- Толку-то, - сказал Март. - Все ведь уже прошло. Вечером поговорю с Петцером, может, таблеток каких-нибудь даст...

- Поехали сейчас. Поехали, поехали! - Тригас, видимо, по-настоящему испугался.

В связи со вчерашним срывом, и с бессонницей, и с теперешним эксцессом можно было поглотать чего-нибудь успокоительного. С другой стороны, упорный отказ от помощи вызовет у Тригаса подозрения. С другой стороны, у него, видимо, и без того есть основания подозревать Марта - и не только подозревать. С другой стороны, какого черта я должен бояться Тригаса, если он из наших? С другой стороны, ходят слухи, что кое-кого из наших следует опасаться сильнее, чем полицмейстеров, гражданских гвардейцев и прочих крокодилов... Короче, соглашайся, пока предлагают.

- Ладно, давай съездим, - сказал Март. - Ты хоть знаешь куда?

- Примерно, - сказал Тригас. - Посиди, я схожу за машиной.

- Юхан, - сказал Март, - я вполне держусь на ногах.

- Сиди, я сказал. - И Тригас быстрым шагом вышел из зала.

Поболеем пару деньков, а, Март? Побродим по окрестностям, пошатаемся по городку... Март сел за столик, уткнулся подбородком в переплетенные пальцы. А сегодня совершим экскурсию в сумасшедший дом. Точнее, в частную психиатрическую лечебницу "Горячие камни". Дом скорби "Горячие камни". Какая-то неуловимая пошлость в таком словосочетании. Именно неуловимая. Ну, что тут пошлого? Не знаю. То есть не знаю, где. И ведь спроси любого, кого хочешь, - никто не скажет. А что, скажут, все нормально, благопристойно, что вам не нравится? Ладно, черт с ними со всеми...

Ты просто помни всегда, сказал себе Март, для кого ты это делаешь. Ты просто помни всегда, что есть на свете десять человек, которых ты должен кормить, ты ведь больше ничем зарабатывать не можешь, не так ли? Могу ремонтировать машины. Ну да, ремонтировать. Тут-то тебя и накроют. Постоянно помни об этих десяти, и все будет в порядке. Все будет в порядке, Март.

...Но я же все равно чувствую, что существует некая этико-эстетическая инфляция. Понятие пошлости тает, как айсберг в тропиках. Сама пошлость множится, ведь то, что казалось пошлостью лет десять назад, сегодня уже таковой не считается. Она именуется смелостью, легкостью, игривостью - и теснит, и пачкает настоящую смелость, легкость и игривость. Может быть, и Канцлер озабочен тем же, отсюда его секретные рескрипты о мере допустимого обнажения? Нет, тут несколько иное: была свара в Академии по поводу янджиевской "Весны", и Канцлер решил вмешаться - в меру своих способностей. Ну да, потребовал, наверное, к себе Президента Академии, еще двух-трех одров, они ему минут за двадцать изложили историю вопроса, и Канцлер в силу своей гениальности во всем разобрался и принял решение - простое и на все случаи жизни. Произошло этакое многоэтапное упрощение проблемы, а тем самым - ее опошление. А что, пожалуй, верно: опошление есть упрощение материала для наилегчайшего усвоения его самыми широкими массами... Нет, Март, это было бы слишком поверхностно. Пошлость-то существует на всех уровнях: на творческом, критическом, потребительском - на каждом уровне своя пошлость. Да, но она всегда проста. Не бывает сложной пошлости. Что такое простое и что такое сложное? Сложное вчера становится элементарным послезавтра. А Джоконда? Джоконду сейчас миллионными тиражами печатают на бумажных пакетах и на пляжных халатах. Тогда получается, что пошлость - это просто оборотная сторона прогресса. Что-то у прогресса многовато оборотных сторон...

А как ты, интересно, хотел?

И вообще - что такое прогресс? Если это то, что происходит вокруг в последние... хм... ну, скажем, пятнадцать лет, то слово это сюда как-то не подходит. Ни черта я не понимаю в жизни. Интересно, а кто-нибудь понимает? Тригас, например? Ладно, я его спрошу. А Канцлер? Понимает ли что-нибудь в жизни Канцлер, если он уже четверть века от этой самой жизни отгорожен стеной каменной, стеной бумажной, стеной верных соратников, стеной референтов, стеной солдат, стеной полицейских, да еще и личная охрана... А ведь, наверное, по докладам судя, жизнь в стране чудесная, потому что все сыты и одеты, и каждая семья имеет телевизор и холодильник, и по числу автомобилей на душу населения мы занимаем седьмое место в мире, а недавно были на шестидесятом, и в прошлом году в продажу поступили легкие самолеты и вертолеты отечественного производства, и спорт развивается так, что на мировой арене мы тесним даже американцев и русских, и чуть не каждый день кто-то где-то бьет мировой рекорд, и шахматы - ах, эти шахматы, им обучают даже в школах, а Эдю Роб-Рита, нашего юного гения, надежду нации, сам Канцлер благословил на бой за шахматную корону, и теперь Эдя разъезжает в белом "кадиллаке" и живет в доме стоимостью два миллиона динаров; правда, потребление спиртного выросло за это время втрое, но это явление временное, болезнь роста, рост культуры не поспевает за материальным благосостоянием, а вот когда он поспеет, тут-то и станет все замечательно; а для того чтобы он поспел, и надо, господа художники и писатели, не отрываться от простого народа, а творить то, что ему, простому народу, надобно; а решать, что надобно простому народу, предоставьте нам, мы этот простой народ знаем лучше, чем он сам себя знает... А наркомании у нас нет, господа, чего нет, того нет, потому что таможня наша - самая лучшая таможня в мире, а кто распускает слухи, тому следует объяснить, что слухи, порочащие нацию, распускать не следует...

Март не слышал, как вошел Тригас.

- Поехали, - сказал Тригас. - Как ты?

- В порядке, - сказал Март. - Что ты так долго?

- Разве? - сказал Тригас.

- Значит, показалось, - сказал Март. Он чувствовал, что Тригас чем-то серьезно озабочен.

Хорошая была у Тригаса машина, "хонда", привез ее из Японии, там она стоила какие-то гроши, Тригас говорил, сколько это в динарах, и Март даже не очень поверил тогда - слишком уж смехотворная получалась сумма. Да, это тебе не "виллис" - и не трясет, и бесшумно, и бензина расходует вдвое меньше, а при нынешних ценах...

Тригас определенно был намерен промолчать весь остаток жизни. С ним что-то явно случилось.

- Юхан, - позвал его Март.

- М?

- Ты что-нибудь понимаешь в жизни?

- Да.

- А что именно?

- Отстань.

Март откинулся на сиденье и стал смотреть в окно.

Сумасшедший дом стоял далеко в стороне от федерального шоссе, и дорога к нему вела странная: военная бетонка. То есть не к нему, а мимо него, и дальше скрывалась в лесу, в красивейшем сосновом бору, и вот на опушке этого бора стоял старинной постройки белый каменный дом, обнесенный решетчатой оградой, за ним - еще какие-то домики, сарайчики, а позади всего громоздились несколько огромных, метров по десять-пятнадцать в высоту, черных валунов; это и были, наверное, сами Горячие камни.

Калитка охранялась: в зеленой будочке сидел дед в синей фуражке и с кобурой на животе.

- Нам к доктору Петцеру, - сказал Март.

Дед стал звонить по телефону, поговорил с кем-то, потом сказал:

- Проходите. Вон туда, пройдете по коридору и увидите такую красивую дверь - там они и сидят.

Все это время, пока дед звонил и пока объяснял им, куда идти, Марта не покидало ощущение, будто у него где-то внутри несколько раз провели рукой. Выходя из будки, Март оглянулся. Дед равнодушно глядел им вслед, глаза у него были будто подернутые ряской; но на ремне как-то очень заметно висела большая потертая кобура.

Дверь - окантованная бронзой пластина зеленоватого бронестекла с вытравленным на внутренней стороне замысловатым орнаментом - точно была красивой. Март нажал кнопку звонка - звонок мурлыкнул вкрадчиво и мелодично.

- Входите, открыто! - крикнули изнутри.

Март и Тригас вошли. Это была, видимо, ординаторская: казенные столы, стулья, застекленный шкаф с грудой папок внутри. Но общество, собравшееся здесь, выглядело странновато для ординаторской: только двое в белых халатах, остальные, человек десять мужчин и женщин, явно в больничном. Один из мужчин, немолодой, с копной ярко-рыжих волос и рельефным, выразительным лицом актера на героические роли, стоял спиной к окну, остальные сидели полукругом: на стульях, на столах, просто на полу - и, видимо, слушали его.

- Извините, - сказал Март, - мы бы хотели видеть доктора Петцера...

- Да, - сказал один из белых халатов, - Вильям звонил нам. Леопольд сейчас придет. С минуты на минуту. Садитесь, господа. Потеснитесь, ребята.

- Да ну, что вы, - сказал Март, но ребята уже теснились, освободилось два стула, и Март с Тригасом уселись, ощущая себя в центре всеобщего внимания.

- Продолжать? - спросил тот, который стоял у окна.

Все высказались в том смысле, что да, конечно, продолжать, а Леопольд пусть пеняет на себя, сколько его ждали...

Тот, у окна, нахмурился, подумал и стал читать стихотворение - незнакомое. Читал он великолепно: негромко, но очень слышно, выразительно, но без плюсовки, - так на памяти Марта читал только Майорош...

Он умер, Дон Кихот,

и никогда

он не придет

смешным своим мечом

вершить на этом свете справедливость.

Остались господами - господа.

Остались пастухами - пастухи,

и дураки остались дураками.

Кому же ты был нужен, Дон Кихот?

...как снег, летят года, слагаются в

века, века лежат в полях и под полями,

в морщинах, под березами и в душах...

И снег, колючий и сухой, его могилу

все заметает - и никак не заметет.

Все помолчали немного, потом кто-то сказал: "Браво, Норис", а кто-то: "Слишком уж в лоб", а кто-то: "Давай еще, Норис", и все это было похоже не на ординаторскую сумасшедшего дома, а на литературный клуб много лет назад...

- Можно - чужое? - спросил Норис и, не дожидаясь ответа, начал:

Гремят фанфары. Гамлет победил.

Полоний жив, и отомщен отец.

Офелия? Ее он разлюбил,

но поведет наутро под венец.

Усни, Офелия! Теряя четкость черт,

спит Эльсинор в колеблющейся мгле,

спят Розенкранц, Горацио, Лаэрт,

лишь Йорик бродит на ночной земле.*

[* Даниил Клугер]

Позади тихонько стукнула дверь, народ завозился, пропуская вошедшего. Март оглянулся. Это был Петцер, он тихо, стараясь не производить шума, подошел, пожал руку Марту, потом Тригасу и сел на подставленный стул.

Потом Норис читал еще, потом читали другие, стихи были лучше и хуже, но почти все незнакомые, потом принесли гитару, и тоненькая женщина стала петь какие-то никогда не слышанные Мартом песни - оказалось, это Гейне, - и лишь через несколько часов все стали понемногу расходиться. Наконец остались только Петцер, Март и Тригас.

- Слушайте, Леопольд, - сказал Март, - как вам не стыдно? Вы такое - от меня скрывали! Я как свежим воздухом подышал.

- Вы по делу? - спросил Петцер.

- Даже по двум, - уточнил Тригас. - Во-первых, вами очень интересуется полицмейстер. Сегодня он меня минут двадцать допрашивал, и все вопросы как-то замыкались на вашем учреждении. Кто-то у вас тут умер, да? Короче, я сказал, что ничего не знаю и не желаю знать, но отвязался от него с трудом. Так что имейте в виду на всякий случай. А во-вторых, вот с ним неприятность случилась - прямо при мне.

- Что именно?

- Пти маль, - сказал Март. - В восемьдесят четвертом меня контузило, а где-то с восемьдесят шестого началось. И вот за последние дни - раз пять, наверное.

- Асамид применяли? - спросил Петцер.

- Да, - вздохнул Март. - Или ронтон.

- Это одно и то же.

- А мне казалось, ронтон сильнее, - сказал Март.

- Самовнушение, - усмехнулся Петцер. - Импортный препарат, упаковка красивая... Держите, - он протянул Марту коробочку с таблетками.

- А феназепам есть? - спросил Март.

- Есть. Дать?

- Если можно, конечно.

- Всем все можно, - отозвался Петцер. В столе, где он искал, лекарства не оказалось. - Сейчас принесу. - И он вышел.

- Странный сумасшедший дом, - заметил Март.

- Да? - вмешался Тригас. - А ты чего ожидал?

- То есть как - чего? Это же нормальные люди!

- Поговори на эту тему лучше с Петцером, он тебе объяснит, кто нормальный, а кто нет...

Вошел Петцер, подал Марту еще одну коробочку. Лицо его было озабоченным.

- Доктор, - сказал Тригас, - вот сударь интересуется, насколько ненормальны ваши пациенты?

- Абсолютно ненормальны, - пробурчал Петцер. - Кто же в здравом уме станет читать вслух иностранных поэтов, да еще при посторонних?

- Нет, серьезно, - сказал Март. - Вы что, их так хорошо лечите?

- Их очень плохо лечат. Родственники не настаивают на интенсивном лечении, понимаете ли... То, что вы видели, - это результат плохого лечения и еще худшего воспитания.

Ай да Леопольд, подумал Март. А я-то думал - только коньячок да девочки...

- И еще, - не унимался Тригас. - Не из любопытства, а чтобы не навредить ненароком: что у вас тут случилось?

- Да бог его знает, - ответил Петцер. - На территории нашли труп. Кто такой и отчего помер - неизвестно. Даже вскрытие ничего не показало. Сначала думали - наркоман, хотел поживиться...

- А разве бывает так, чтобы на вскрытии - и ничего не было?

- Знаете, я тоже думал, что не бывает, - задумчиво протянул Петцер. - Но прилетал эксперт из столицы, специально вызывали, и мы потом с ним немного потолковали - так вот, он говорит, что существуют яды, не оставляющие никаких следов в организме, и что ядами этими сильно интересуются армия и контрразведка.

- Куда же суется наш бедный полицмейстер? - сказал Тригас.

- Давайте его хором пожалеем, - подыграл Март.

- Знаете что? - посмотрел на них Петцер. - Если вы не торопитесь, то подождите меня немного. Мне два дела надо сделать, это на полчаса. А потом вы меня отвезете в город. Хорошо?

- Разумеется, - согласился Тригас.

- Тут вот газеты и журналы, - сказал Петцер. - Я быстро.

- Юхан, - произнес Март немного погодя, - ты об этом молчал всю дорогу?

- Не только, - ответил Тригас неохотно. - Он мне показывал фотографии - не знаю ли я кого. И там была одна, которая никак не могла к нему попасть. А она попала. Вот я и думал.

- Все равно я с этими не-больными ничего не понимаю...

- Что тут непонятного, - рассердился Тригас. - Ну что тут можно не понять? Отсидеться. Переждать. Частная собственность, полиции или там гражданской гвардии вход заказан. А общественность сумасшедшими брезгует...

Через полчаса, как и обещал, Петцер вошел, с отвращением содрал с себя залитый чем-то халат, больничные брюки и рубашку, бросил их в угол, оделся в цивильное, встал у двери и, явно заставив себя улыбнуться, сказал:

- Я готов, господа!

Господа послушно поднялись и пошли к выходу. В воротах Петцер пропустил их вперед и еще потолковал о чем-то с охранником. По дороге Тригас опять молчал, а Петцер пытался играть прежнего, ресторанного Петцера, но у него плохо получалось. Его высадили у почты и свернули к отелю.

В отеле царило необычное оживление, швейцар и, кажется, официанты из ресторана переносили вещи постояльцев с первого этажа на второй. Портье, приятель Марта, отдавал распоряжения и громко повторял:

- Господа, просим прощения за неудобства, это временно. Господа, в связи с реконструкцией отеля...

- Что, ремонт? - спросил Март, подходя.

- Не совсем, - сказал портье. - Вас это не коснется. Только первый этаж. Вас же, господа художники, я приглашаю сегодня на торжественный ужин по случаю приобретения мною городского отеля.

- Поздравляю, - поклонился Март.

- Да-да, - как-то очень рассеянно сказал портье, то есть хозяин. - Теперь мы развернемся... - Морда его сияла.

- Вот и еще один обрел смысл жизни, - усмехнулся Тригас, поднимаясь по лестнице.

- Не богохульствуй, Юхан, - сказал Март.

- А почему бы нет? - пожал плечами Тригас. - Почему бы мне не побогохульствовать?

- Потому что все равно не поможет. Ты пойдешь на этот ужин?

- Обязательно пойду. Искупаться в сливках здешнего общества - нет, такой случай упускать нельзя.

В номере кто-то побывал. Причем этот кто-то очень старался не оставить после себя следов, но профессиональная память есть профессиональная память, и Март видел, что коробки с красками стоят чуть-чуть не так, как стояли, и дверца шкафа, остававшаяся приоткрытой, почти затворена. Он перебрал вещи, документы - ничего не пропало. Тогда он сел на подоконник и задумался.

Странный сегодня день. Странный сумасшедший дом, где читают стихи и где пациентов не лечат, и странный доктор Петцер, и очень странный Тригас - очень странный Тригас. Ну ладно, мутант, с кем не бывает... Но что это за фотографию такую ему мог показать полицмейстер? Выходит, есть что-то неспокойное в прошлом Тригаса... как, собственно, и в любом прошлом. Это потом все подравнивается и подгоняется в соответствии с текущим моментом. Поэтому сейчас мы имеем преуспевающего халтурщика-монументалиста, свободного художника, не так давно вернувшегося из Киото, где он изучал японскую живопись в течение семи лет. И в биографии его оставлены только те нити, которые намотаны на сегодняшнего производства гвоздики с блестящими шляпками. И нет и не может быть там места каким-то фотографиям, которые не должны попасть в руки полиции, а вот попали. А может, и не было никакой фотографии и он просто выдумал все это, чтобы от меня отвязаться? Вряд ли, я бы почувствовал. А если он говорит правду - он что, мне доверяет? С чего бы это? Наконец, знает он, кто я, или просто тогда оговорился спьяну? Как мне с ним себя вести? Ни черта не знаю и не понимаю. И какого дьявола делать у меня обыск? Увижу полицмейстера - так прямо и спрошу. Или не стоит нарываться?

Звякнул телефон, и голос портье-хозяина произнес:

- Господин Траян, все уже собрались, ждем вас...

- Иду, - сказал Март.

На том конце положили трубку, но в трубке пискнуло не один раз, а два. Март уставился на телефон. Ну и дела, подумал он. Значит, не только обыск... Ну-ну.

Он сменил рубашку, надел темный галстук, новый, недавно купленный пиджак. Смокинг бы, подумал он. А еще лучше фрак. Фиолетовый. Или мундир. Говорят, собираются вводить форму для писателей - с погонами у простых смертных и с эполетами у великих. Про художников пока не слышно, но тоже, видимо, не за горами...

Тригас решил соответствовать не нормам приличия, а представлениям общественности о художниках. Он вырядился в пестрое вязаное не-понять-что - пончо не пончо, свитер не свитер, - холстяные серые брюки и плетенки на босу ногу. Март посмотрел на него, на могучую волосатую грудь, выпирающую из выреза, на волосатые же пальцы ног и сказал:

- Ты забыл сделать педикюр.

- О! - сказал Тригас. - Это идея! У тебя краски под рукой?

Краски оказались под рукой, и он выкрасил ногти на ногах в покойницкий голубовато-зеленый цвет.

По случаю банкета ресторан был закрыт для посторонних, и у входа швейцар увещевал недовольных завсегдатаев. Март и Тригас протиснулись через небольшую, но плотную толпу, назвались и были допущены. Кто-то прошипел вслед: "А голубых пускают..." Тригас хохотнул.

Общество подобралось самое-самое: господин мэр с супругой, господин секретарь мэрии, господин судья, господин товарищ прокурора (сам господин прокурор был вызван в столицу по делам службы), господин председатель акцизного ведомства, господин податной инспектор, господин управляющий городским отделением Национального банка, владельцы магазинов, редактор местной газеты, два модных адвоката, тренер городской футбольной команды, наконец, господин полицмейстер и господин начальник тюрьмы, здесь же - супруги и взрослые дети, короче, всего человек сорок-сорок пять. Марта и Тригаса представили, причем очень торжественно, с перечислением наград и званий (а что, подумал Март, звучит неплохо, особенно если не знать, за какое дерьмо это все присуждалось и присваивалось...), и усадили за стол, не на самые близкие к имениннику места, но и не на шхельду, порознь, каждого между двумя дамами, которые наперебой принялись ухаживать за знаменитостями. Все было чинно и благородно, господин мэр выступил с речью, в которой приветствовал приобретение отеля жителем города, теперь прибыль не будет уплывать в столицу, потом говорили тосты, пили в меру, ели деликатно, приятно было смотреть - приятно и скучно. Даже Тригас как-то стушевался и не рвался на эпатаж. Потом разделились, дамы отдельно, мужчины отдельно, молодежь танцевала, к ним присоединились и пожилые пары, и, так сказать, смешанные; Тригас тоже подхватил чью-то дочку, еле достававшую ему до плеча, и покачивался с ней в полумраке. Кто-то в углу уселся за шахматы. Солидные мужчины беседовали.

- ...на грани банкротства, поэтому стал распродавать. Ну, я и купил. Пятьдесят тысяч сразу и еще по пятнадцать каждый год...

- Дешево что-то...

- Очень дешево. Я предложил - и прямо обалдел, когда он согласился.

- Припекло, значит.

- Вот именно.

- Ну, теперь вам надо как-то оправдывать ваши денежки.

- Вот увидите, оправдаю.

- Хотите совет? Устройте здесь бордель, и уже через месяц начнете считать барыши.

- Подумаю. Если господин мэр не станет возражать...

- Полегче, полегче.

- Я понимаю - супруга будет против. Нет, если без шуток: ведь отель себя почти не окупал, я уже молчу о прибыли. А с другой стороны, подумайте: в городе пятнадцать тысяч человек... ах, даже семнадцать! - а живем, как на хуторах. Господин Траян, в столице сколько клубов, вы не знаете?

- Точно не знаю, но тысяч пять должно быть.

- Вот видите! По вечерам мы запираемся в домах и стараемся поскорее уснуть. Ведь невыносимо скучно, господа! Это вместо того чтобы собраться, побеседовать, обменяться новостями и мнениями. И дети наши вырастают бирюками или сбегают от нас, потому что ничего не видят в жизни. А так, представьте, в самом центре города помещение, где ты всегда - желанный гость, куда любой может прийти, поговорить, посмотреть видео. Общение, господа, общение! Что может быть лучше общения!

- Какую же выгоду вы собираетесь иметь?

- Да господи же! Да я на одном кофе за полгода наберу эти пятнадцать тысяч! И почти без накладных расходов. Я все подсчитал, за два года я рассчитаюсь с долгами и начну получать чистую прибыль.

- Господин Траян, а в столице клубы популярны?

- Конечно, иначе бы их не было так много. Я думаю, и у вас это привьется, может быть, и не так скоро - но обязательно. А вы, друг мой, прямо сейчас начинайте думать о рекламе, это самое важное... Айзенкопфа; вот они в едином порыве устремляются на свои рабочие

- Я не знаком с ним. А слухам верить, знаете...

- Почему-то считается, что все знаменитости должны знать друг друга.

- Нет, это легенды.

- Ну а все-таки - знаете вы что-нибудь?

- Знаю, что у него были какие-то большие неприятности, но теперь он опять снимается.

- А говорили, что он оказался мутантом и что его выслали из страны.

- А разве мутантов высылают? У меня были другие сведения.

- Нет, конечно, но вроде бы за него стали заступаться иностранные посольства...

- Думаю, если бы эта история была такого масштаба, я бы хоть что-нибудь знал. Скорее всего, кто-то написал на него донос, ну и решили его проверить как следует. Ну и проверили...

- Вообще с этими мутантами что-то темнят. Сначала их превозносили, а потом вдруг принялись давить...

- Кто их превозносил? Никто не превозносил. Сами себя они превозносили, пока не раскопали это дело...

- Вот я, допустим, знаю все из самых первых рук, у меня свояк в... э-э... ну, сами понимаете где. Так вот он говорил, что еще во времена Империи была создана лаборатория, где занимались опытами на людях. Там с ними что-то делали, а потом лабораторию разбомбили, и кто успел разбежались. А готовили из них, так сказать, элиту человечества, будущих властителей...

- Что вы говорите, право! Какую там элиту! Не знаете, а говорите. Делали там с ними что-то, да. Чтобы они нас с вами - нормальных людей - ненавидели, можно сказать, изначально. И чтобы власть над нами захватить могли, потому что способности у них всякие. А потом, захватив власть, нас всех - под корень; у них же уже все к перевороту было готово, можно сказать, чудом пресечь успели, в последний момент, а вы - элита...

- Да? А вы не обратили внимания, что ни армия, ни полиция их не преследовали? Только гражданская гвардия? Не мешали, но и не помогали? Как вы это расцениваете?

- А что бы за границей сказали? Геноцид, мол? А так - сам народ, можно сказать, расправился - и все, виноватых нет. Народ не обвинишь.

- Господа, какую-то вы тему оседлали, ей-богу. Давайте лучше о скачках.

- И не под корень вовсе, как вы говорите. Они нас самих в мутантов хотели превратить. Про каперские события слышали? Там ведь во всем уезде нормальных людей почти не осталось, все мутанты.

- Не совсем так. Нормального взрослого человека в мутанта не превратишь, выдумки это.

Март отошел от беседующих и поискал глазами полицмейстера. Полицмейстер стоял отдельно, как-то очень даже отдельно от всех, и крутил в пальцах спичечный коробок.

- Можно вас на пару слов? - спросил Март.

- Пожалуйста, - отозвался полицмейстер рассеянно.

- Если вы еще когда-нибудь захотите узнать, не держу ли я героин в тюбиках из-под краски, - сказал Март ядовито, - делайте это, пожалуйста, в моем присутствии.

- Не понял, - нахмурился полицмейстер.

- У меня в номере был обыск, - пояснил Март. - И я...

- Как обыск? - шепотом спросил полицмейстер. - Вы что - серьезно? - Видно было, что он не играет. - Может быть, кража?

- Нет, - сказал Март. - Ничего не пропало, все на своих местах. Сдвинуто кое-что...

- Вы никому не говорили?

- Нет, конечно.

- Правильно. Ладно, я попытаюсь проверить, но вы пока старайтесь не подавать виду, что заметили это. На улице за вами слежки не было?

- Нет, - сказал Март. - То есть не замечал. Зато подключились к телефону.

Полицмейстер посмотрел на Марта с любопытством и, кажется, с одобрением, потом, явно решив для себя что-то важное, сказал:

- Выходите на улицу и подождите меня там. Побеседуем. Хорошо?

Март в некоторой растерянности постоял на тротуаре, прошелся туда-сюда. Странный, однако, полицмейстер, а, Март? Тебе не кажется? Кажется. Вот и мне тоже кажется... Через несколько минут полицмейстер появился в дверях, сделал Марту знак, чтобы тот шел за ним, и двинулся по улице. Метров через триста они свернули налево, в узкий и темный проулок. Полицмейстер постоял, осмотрелся и ключом открыл калитку в глухом заборе. Он пропустил Марта вперед, еще раз осмотрелся по сторонам и осторожно запер калитку. По мощеной дорожке они подошли к дому, полицмейстер постучался в дверь условным стуком: два раза, потом один, потом еще два; через некоторое время кто-то изнутри отпер дверь. Свет в помещении не зажигали. Осторожно, ступеньки. Они вошли еще в одну дверь, щелкнул выключатель. Это была небольшая комната с плотно зашторенными окнами. Четыре кресла, столик, диван, бар, масса радиоаппаратуры. Хозяина дома - или кто там их впустил? - не было.

- Садитесь, - сказал полицмейстер, и Март сел. - Теперь мы можем побеседовать спокойно, никто не помешает... Вы этого человека знаете? - И он подал Марту фотографию.

- Да, - сказал Март. - Но только по газетам.

- Ясно, - сказал полицмейстер. - Видите ли, в чем дело: он умеет очень хорошо изменять внешность. У вас профессиональный глаз, может быть, вы узнаете его в этих людях?

Полицмейстер разложил на столе дюжину фотографий. Все лица были незнакомы. Март стал всматриваться. Да, пожалуй...

- Вот этот, - сказал он. - И вот этот.

- И еще вот этот, - сказал полицмейстер. - Но все равно хорошо. Так вот: есть сведения, что он сейчас находится где-то в нашей провинции, и совершенно не исключено, что в нашем городе. Проверка документов ничего не даст, это понятно, документы у него великолепные, нам бы такие... Огромная к вам просьба: если узнаете его в ком-то - сразу звоните мне. И только из автомата. А теперь, пожалуйста, очень подробно расскажите о ваших неприятностях.

Март стал рассказывать, полицмейстер переспрашивал, уточнял, заставлял повторять еще и еще раз, обрывал вдруг и перескакивал на другое, и Март все думал, как бы не сболтнуть чего не надо о заведении доктора Петцера, но вдруг дверь открылась и вошел сам Петцер. Он улыбнулся оторопевшему Марту и спросил:

- Андрис, будешь? - В руках у него была темная высокая бутылка. - Вам, мэтр, не предлагаю, естественно...

- Давай, - сказал полицмейстер. - А то у меня совсем ум за разум заходит.

Петцер поставил два бокала, разлил вино, они с полицмейстером стали пить его маленькими глотками, поглядывая друг на друга, а Март все не мог стряхнуть с себя оторопь, потому что все происходящее не лезло ни в какие ворота, ну не стыковались нигде полицмейстер-бывший-следователь-по-особо-важным-делам, играющий деревенского недотепу и переигрывающий - намеренно? зачем? - и всерьез опасающийся чего-то появившегося на местном горизонте, - доктор Петцер из странного сумасшедшего дома, где читают стихи и куда полиции ход заказан, потому что это частное владение - чье, кстати? - и Артур Демерг по прозвищу Шерхан, когда-то один из руководителей "Внутреннего фронта", приговоренный Трибуналом "Фронта" к расстрелу, но ведь вывернулся тогда, гад такой, сколько из-за него потом ребят погибло... Сейчас он в "Белой лиге", по-прежнему неуловим и по-прежнему - да какое "по-прежнему", вдесятеро против прежнего - жесток.

А эти двое сидели за столом друг против друга, тянули из бокалов густое, почти черное вино... Ничего не понимаю, в который раз за сегодняшний день подумал Март. Ну ничегошеньки. Кто друг, кто враг, да и есть ли они вообще - друзья и враги? Может, в каждом конкретном случае они появляются и исчезают? Резонанс. Вот именно - резонанс. Твои интересы складываются с интересами некоего А - он твой друг. Твои интересы в противофазе с интересами некоего Б - он твой враг. У каждого своя частота колебаний, и через некоторое время картина меняется: А уже твой враг, а Б на тебя решительно наплевать.

И еще кто-то профессионально, но торопливо обыскивает номер и слушает телефон, и кто-то умирает странной смертью во дворе странного сумасшедшего дома, а тут еще Тригас... Господи боже мой, да ведь надо уносить ноги, пока цел, понял Март, тут же затевается какая-то игра по-крупному, причем совсем не моя игра...

- И где ты такое берешь? - спросил полицмейстер, допив.

- На нашей кухне, - сказал Петцер. - Нас хорошо снабжают.

- Оттуда? - кивнул головой куда-то в сторону полицмейстер.

- Прямым ходом, - подтвердил Петцер. - И достаточно регулярно.

- Иногда я думаю - а не лечь ли и мне к вам? Нервишки, то, се... Одна кухня чего стоит, - вздохнул полицмейстер.

- Можешь подумать об этом даже всерьез, - усмехнулся Петцер.

- Нет, конечно, - сказал полицмейстер. - Бегство - это не выход.

- Бегство - это не выход... - задумчиво протянул Петцер.Выход посредством бегства... то есть бегство посредством выхода... то есть бегство через выход... убегая, гасите свет и выключайте воду...

- Сливайте воду и убегайте, - сказал полицмейстер. - Трепло ты, Леопольд.

- Сам такой, - огрызнулся Петцер. - Март, как вы себя чувствуете?

- Нормально, - сказал Март.

- Таблетки не понадобились?

- Нет пока.

- Я так и думал. Никакой эпилепсии у вас, конечно, нет. Это вы придумали для вашего приятеля?

- Ничего я не придумывал, - сказал Март.

- А почему вы тогда так упорно ничего не пьете? Даже пива?

- Леопольд, вы как-то странно ставите вопрос. Ну, гепатит я перенес, я же говорил вам.

- Я чувствую, вам трудно врать человеку в глаза. Если хотите выжить, вы должны в этом тренироваться и тренироваться. Понимаете, вы шутя съедаете то, что печеночного больного уложит если не в землю, то под капельницу - наверняка. Это ваш приятель настоял на визите к нам?

- Да, - ответил Март, подумав.

- Как он там? - спросил полицмейстер.

- Вполне, - отозвался Петцер. - Мне рассказал все, и Вильям к нему претензий не имеет.

- Вы давно его знаете? - спросил полицмейстер.

- А что, он тоже подозревается? - ощетинился Март.

- Не знаю, - сказал полицмейстер. - Вы же чувствуете - что-то происходит. Тут не до подозрений, тут бы просто стекла протереть.

- Года с восьмидесятого.

- То есть еще до отъезда, - сказал полицмейстер.

- Да. Здоровались, разговаривали...

Петцер и полицмейстер переглянулись.

- Отпадает, - отрезал Петцер.

- Черт бы его подрал, - сказал полицмейстер. - А может, мы зря голову ломаем? Может, он ни сном ни духом?..

Петцер подумал.

- А что, вполне возможно. Знаете, Март, у меня, то есть у нас с Андрисом, к вам просьба: побеседовать несколько раз с господином Тригасом. На свободные темы, но поближе, так сказать, к месту и времени...

- То есть вы меня вербуете, - медленно сказал Март. - В доносчики. А я даже не представляю, с кем имею дело.

- Вам понравились наши пациенты? - спросил Петцер.

- Да, - ответил Март. - Понравились. И что?

- Речь идет об их судьбе. Может быть, жизни.

- Вы говорите, что не знаете, кто мы, - усмехнулся полицмейстер. - Зато мы хорошо знаем, кто вы. Скажем, Леопольд?

- Конечно, - сказал Петцер. - Что из мужика жилы тянуть...

- Вас зовут Морис Николае Траян, вы мутант и живете по документам погибшего брата. Не бойтесь, вы нигде не прокололись и вам ничего не грозит. Все знаем только мы. Во-первых, у нас есть Вильям, сторож Леопольдова заведения. Вот вы чувствуете мутантов?

- Иногда, - сказал Март. Играть больше не было смысла, карты раскрывались. - Изредка, когда накатит...

- А он постоянно. Причем сам он, кажется, не мутант, во всяком случае, это у него никак больше не проявляется. Да, будь он в гражданской гвардии, вас бы всех давно уже на свете не было. Думаете, почему вас так легко пропустили на территорию? Да... А во-вторых, в документах полиции зафиксировано, что брат живущего ныне Марта Траяна был мутантом. Брат-близнец, заметьте. Он погиб... Да... Сам Март Траян учился в университете на факультете искусствоведения, и вот этот человек, - полицмейстер достал из кармана фотографии, которые показывал раньше, и одну из них подал Марту, - этот человек был в то время деканом факультета, а вот этот, - он подал другую фотографию, - вел персональное дело Марта Траяна в студенческом суде и был, по сути, виновником изгнания его из университета. Морис Траян не мог знать их в лицо, поскольку в это самое время находился в Брюсселе и пытался купить партию оружия для "Внутреннего фронта"...

- Это не доказательство, - хрипло сказал Март.

- Доказательство, - возразил полицмейстер. - И вполне достаточное. Но привел я его вам только для того, чтобы дать вам понять: я знаю, кто вы. И все. Никакие разоблачения вам не грозят.

- Мы вам не враги, - сказал Петцер.

- Не враги, - подтвердил полицмейстер. - И даже наоборот... Как вы попали сюда? - спросил он после паузы.

- Случайно. Устал и не мог ехать дальше.

- Когда?

- Сейчас скажу точно... Восемнадцать дней назад.

- А Тригас?

- В командировке от Ассоциации.

- Откуда вы знаете?

- Мэр сказал. Еще до его приезда.

- Ну что же, может быть, и так... Откуда вы ехали?

- Из Фрайберна.

- Это где? Даже не слышал такого.

- Это маленький городок, километров шестьсот на восток.

- И что вы там делали?

- Остановился пообедать. В общем, я ехал домой, в смысле - в столицу, из Скрея, где работал. Пока ждал в ресторане заказ, стал от нечего делать рисовать на салфетке - и засветился.

- Видел кто-нибудь? - поинтересовался полицмейстер.

- Многие видели. Была погоня.

- Ну и как? - спросил Петцер.

- Ну как... Они погнались на двух машинах, а я ведь бывший гонщик... В общем, они столкнулись.

- Ну силен! - восхитился Петцер. Полицмейстер одобрительно покачал головой и усмехнулся.

- А вечером уже были здесь? - спросил он.

- Да.

- Шестьсот километров. Почти алиби. А, Леопольд?

- В случае чего я вообще могу показать, что он приехал ко мне утром. Мои подтвердят.

- В случае чего, - усмехнулся полицмейстер, - спрашивать не будут.

- Это точно, - сказал Март.

Они помолчали.

- Насчет Шерхана тогда - правда? - спросил Март.

- Правда, - кивнул полицмейстер. - Или уже появился, или вот-вот появится. И чует мое сердце, что есть у него тут особый интерес. Вы его живьем видали?

- Только в маске.

- Осторожен, гад, - вздохнул полицмейстер. - Ну что, время уже. Насчет прощупать Тригаса не забудьте, ладно? Вероятно, это пустышка, но все ж е... Леопольд, ты его проводишь?

- Провожу. "Ибо был перед ним путь великий, и без провожатого нельзя идти было..."

- Слушайте, - сказал Март, - вы меня начисто выпотрошили, можно и мне вопрос задать?

- Задать-то можно, - отозвался полицмейстер, - ответим ли...

- Леопольд, это ваше заведение - что оно из себя представляет?

- Ну, это можно, - сказал полицмейстер.

- Вы про "Путь побежденных" слышали? - спросил Петцер.

- Н-нет вроде...

- В общем, вы же знаете, что из нашего благословенного отечества легально и надолго можно выехать только на лечение. А дольше всего лечат психические заболевания. Вот мы и готовим людей, проводим их через комиссию, ну и... Еще то хорошо, что формально расторгаются родственные связи и семья не остается заложником.

- Понятно.

- Так что при необходимости можете воспользоваться.

- Мутантов тоже берете?

- Конечно. Сейчас только никого нет, а раньше много было.

- Повыбили всех. В провинции сейчас только мы с Тригасом и есть.

- Не только мутантов, вообще очень многих повыбили. Интеллигенцию главным образом. Да и продолжают потихоньку выбивать - хотя размах уже не тот... Думаете, от чего люди бегут?

- Догадываюсь, - сказал Март. Вдруг его прорвало: - Ладно, я понимаю - бьют нас, надо же на кого-то натравливать народ, надо на кого-то сваливать вину за неурядицы, за бестолковщину, за неурожай, наконец, да и вообще это, наверное, чисто зоологическое - даже мне страшно бывает, что во мне это нелюдское сидит, а я могу представить, каково это знать какому-нибудь башмачнику или лавочнику, но вы мне скажите, зачем уничтожать инженеров, врачей, журналистов, писателей, ученых, сначала учить, а потом пускать под нож, это же все равно, что резать курицу, которая несет золотые яйца...

- Когда яиц становится слишком много, золото обесценивается и хозяин курицы разоряется, - вставил Петцер.

- То есть? - не понял Март.

- Объясни ему ты, Андрис, - сказал Петцер. - Не могу я на эту тему говорить...

- Простейший способ остановить прогресс, - пояснил полицмейстер, - это уничтожить тех, кто его двигает. А останавливать его надо обязательно, потому что развитие общества неизбежно приводит к переменам, затрагивающим и самую верхушку. Вот правительство и принимает меры к обеспечению максимальной стабильности. Вы знакомы, наверное, с доктриной нулевого роста? То, что у нас творится столько лет, - это все ради того, чтобы претворить ее в реальность. Официальная цель этой доктрины: создание гармонии между производством и потреблением. Реальная цель: обеспечение чиновникам высших эшелонов максимально полной кормушки при минимальных их усилиях; общество для них - это машина для удовлетворения их собственных потребностей, машина работает, продукт поступает - и не дай бог, если что-нибудь изменится. Пусть правительство лениво и некомпетентно - оно обладает обостренным инстинктом самосохранения и потому принимает любые меры к поддержанию благоприятного для него положения вещей. Думаю, кстати, что убивать скоро перестанут, этот способ простейший, но лишает свободы маневра. Можно ведь с той же целью и не менее эффективно загрузить всех бумажной работой, а творческой части подсунуть выгодную халтурку - как вам, например. Тем более, что без технического прогресса стране не жить... вы обратили внимание, что технарей лет пять уже как не трогают? Стимулируется развитие так называемого узкого специалиста - это новый исторический тип, выполняющий функции интеллигента, но очень простой в обращении и неприхотливый. Создается - боже мой, уже создана! - массовая культура, которая призвана удовлетворять некоторые простейшие эстетические потребности населения. Наконец, народ просто спаивается, и это выгодно вдвойне, потому что...

- Господа, - попытался перебить его Петцер, - уже полночь.

- ...выгодно вдвойне, потому что приносит казне огромный доход - и освобождает ее от необходимости расходов на досуг... втройне, потому что не дает еще человеку размышлять о постороннем, человек из человека разумного превращается в звено производственного процесса, в машинку, каждый вечер заправляемую спиртом... Я ведь говорю даже не о смене строя, я говорю о конкретных носителях власти, потому что эти кресла, вознесенные высоко, удивительно шатки. Они же там готовы обглодать друг друга и держатся только потому, что вцепились и замерли, и не дай бог кому-то оступиться, его тут же спихнут вниз и растопчут, и новый кто-то будет в его кресле через секунду. Даже Канцлер - и тот под богом ходит, сколько глаз на его кресло нацелено... Появляется в мире что-то новое - значит, не нужно что-то старое, значит, того, кто этим старым жил, - на свалку, а кому охота? Давить новое, любое новое, не разбираясь, просто так, на всякий случай, - это уже становится рефлексом, это принцип любого иерархического общества, это первый закон чиновника; и только иногда, когда необходимость их за горло возьмет, им приходится скрепя сердце новое поддерживать и развивать - взять тот же технический прогресс... Ладно, Март, действительно, поздно уже, мы с вами как-нибудь еще побеседуем...

В холле отеля сидел Тригас. Увидя Марта и Петцера, он встал и пошел им навстречу.

- Что случилось, Март? - спросил он. - Где ты был?

- Да вот, погуляли с доктором.

- Тьфу, черт, а мне показалось, что тебя увел полицмейстер,сказал Тригас. - Я уже в управление звонил...

- Ладно, я с вами прощаюсь, - остановился Петцер.Заглядывайте к нам.

- Спасибо, доктор, обязательно, - поклонился Тригас.

- Спокойной ночи, Леопольд, - сказал Март.

Из дверей ресторана вышли почтмейстер и секретарь мэрии, напряженной походкой прошли через холл и скрылись в коридоре.

- Давай зайдем в бар, - сказал Тригас.

- Не хочется, - стал отказываться Март.

- Ненадолго, - настаивал Тригас. - Надо поговорить, а там всего удобнее.

В баре было душно почти невыносимо и воняло, как из пепельницы. Берта, не говоря ни слова, поставила перед Тригасом его излюбленный дайкири, а перед Мартом - апельсиновый сок.

- Берта, - попросил ее Март, - сварите мне чашечку кофе.

- На ночь? - укоризненно спросила Берта.

- Ничего, - сказал Март. - Как вы выдерживаете такую духоту?

- Кто же вам сказал, что я выдерживаю?.. - проворчала Берта.

- Так что ты хотел мне сказать? - Март повернулся к Тригасу.

- Что у вас там вышло с полицмейстером? Только не говори мне, что вы, так сказать, случайно...

- Совершенно случайно. Я вышел подышать, потом он, мы о чем-то потрепались, чуть ли не о погоде, потом мне стало плохо, как утром, и он отвел меня к Петцеру. Вот и все. А что это тебя так заинтересовало?

- Он тебе фотографии никакие не показывал?

- Нет, а что?

- Видишь ли, у меня сегодня в номере был обыск. Тайно. И я боюсь, как бы мне не понапускали клопов. Я потому так вырядился, что в этой хламиде микрофон не спрячешь...

Март почувствовал, что внутри у него все леденеет.

- Знаешь, старик, - сказал он через силу, - я что-то не верю в способности местной полиции на подобные штучки.

- Местной-то и я не верю, - протянул Тригас.

- Кофе, пожалуйста, - подошла Берта.

Март отхлебнул слишком большой глоток и обжег язык.

- Знаешь что, - сказал он, - сегодня мы все равно ничего разумного не придумаем. Давай-ка завтра, на свежую голову.

Тригас внимательно посмотрел на него.

- Завтра так завтра, - согласился он. - Не... - Он не договорил и уткнулся в свой бокал.

В номере Март первым делом снял пиджак и галстук и проверил их самым тщательным образом. Слава богу, ничего не было. Осматривать комнату не было уже ни сил, ни смысла. Если и есть что-то, то лучше не трогать. Не подавать виду, что заметил. Но как хорошо, что в одежде ничего не оказалось...

А если бы оказалось? Ведь провал...

Неужели они так беспечны? Я же сказал полицмейстеру про обыск и про телефон... Неужели...

Не может быть!

Боже мой, задохнулся он, это же все спектакль, это же провокация, а я так задешево купился...

Сматываться! Сматываться немедленно, может, еще успею...

А смысл какой? Тебя расшифровали и разложили - мечись теперь или не мечись, конец один, не скроешься...

Стоп. Без паники. Вечер поэзии - это что, тоже спектакль? Нет, брат, это настоящее. Они же от тебя ничего не хотели, просто дали понять, что все о тебе знают и, в общем, доверяют... А в доме, наверное, есть детектор "клопов", не зря же полицмейстер молчал на улице; и Петцер появился не сразу, должно быть, возился там с аппаратурой.

Что же тогда из себя представляет Тригас?..

Март сам не знал, спал ли он в эту ночь.

Утром раскалывалась голова, но благодаря этому не было никаких совершенно мыслей, и Март готов был благодарить бога за эту боль.

С трудом проглотив бутерброд и запив его крепким чаем, Март вышел на стоянку машин, сел в свой "виллис" и поехал просто так. Лицо овевал ветер, глаза и руки были заняты привычной работой, и, поездив часа два, он почувствовал, что успокаивается. Потом заправил машину, залив оба бака под пробку - на всякий случай. В отеле портье, новый, средних лет лысый мужчина, передал ему записку. Записка была от Тригаса. Тригас писал, что вынужден разговор отложить, поскольку срочно уезжает дня на три. "Помни о том, что я тебе говорил", - было написано в конце и жирно подчеркнуто. Март пожал плечами и сунул записку в карман. На лестнице ему встретился новый хозяин отеля. Глаза его были красные, как у кролика, лицо помято.

- Доброе утро! - сказал он. - Жаль, что вы вчера так рано ушли, до самого интересного. - И он рассказал, как вчера, то есть уже сегодня, когда старшее поколение разошлось-разъехалось, молодежь решила обновить помещение будущего клуба - ну и обновили, а племянница редактора - помните, в таком розовом комбинезоне? - так вот она заявила вдруг, что ее никто не обыграет в беск, а если кто обыграет, то она готова отдаться тут же, на бильярдном столе, потому что карточный не выдержит, и сели играть. - Март слушал, и его подташнивало от запаха перегара и от смысла рассказа, у бывшего портье просто слюни текли, пока он рассказывал, потом он потащил было Марта в бар - выпить за успех предприятия, но Март очень вежливо отказался под тем предлогом, что ждет важного звонка из столицы, и портье неохотно его отпустил. Все мерзость, думал Март, все и везде, где ни копни - наткнешься на мерзость, а встретишь что-нибудь настоящее, начинает казаться, что это спектакль или провокация, господи, до чего же смогли все загадить, но ведь экспатриация - это тоже не то; как это полицмейстер сказал: "Бегство - не выход"? А где же то, где то, для чего стоит переводить кислород на планете? Опять о смысле жизни, поморщился Март, сколько же можно... В номере ему вдруг захотелось спать, он лег не раздеваясь и проспал до обеда. Проснулся с тяжелой головой, как всегда после дневного сна, и еще полежал, листая накопившиеся журналы.

В пять в ресторане на английский манер подавали чай с печеньем или с пирожными; Март встал, умылся, привел себя в порядок и спустился вниз. Он уже допивал чай, когда в ресторан вошли хозяин отеля и с ним еще несколько человек, но Март не видел никого, потому что среди них была Венета. Он узнал ее сразу, хотя она изменилась. Был миг, когда их взгляды встретились, потом эта компания прошла мимо в глубь зала, и Венета изо всех сил старалась не оглядываться, но не выдержала и все-таки оглянулась. Они сидели за столиком и, видимо, обсуждали что-то, и Венета была среди них, Март видел ее в профиль, видел, как она облизнула губы, как ее спросили о чем-то, а она ответила не сразу и, наверное, невпопад, глаза смотрели прямо, и видела она Марта только боковым зрением, лицо ее было напряжено, и Март встал, оставил на столе деньги и вышел... Тогда, в восьмидесятом, "Фронт" приказал им расстаться, это было правильно, потому что шла волна арестов и надо было рассредоточиться, но это было невыносимо. Март помнил тот день смутно, они ходили по комнате, тыкались в углы, как слепые котята, или друг в друга, что-то пытались говорить, а потом Венета исчезла, никто не знал, где она, и только год спустя ему сказали, что ее и еще четверых взяли вместе с Мингом. Когда "Фронт" объявил о самороспуске и многих амнистировали, Венета так и не появилась. Марту тем труднее было ее искать, что он о существовании некой Венеты знать не мог, а о том, что Морис погиб, знали все, кому нужно, и Венета, наверное, тоже знала...

Прошло сколько-то времени, и Март обнаружил, что сидит на скамейке в сквере, где он раньше не бывал, со смятой и истерзанной пачкой сигарет в руке. Все вокруг было незнакомо, хотя, оглянувшись, Март увидел и свой отель, и шпиль ратуши, возвышающийся над крышами, и понял, где находится, но ощущение незнакомости не проходило; так с ним бывало иногда после той контузии... Не распускаться, сказал он себе, не распускаться, не рас... Слова закружились в голове и потеряли смысл. Он выбросил сигареты и сунул руки в карманы. Там они перестали дрожать.

С кем она? Он стал вспоминать. Хозяин, секретарь мэрии, казначей, еще двое незнакомых... еще ведь кто-то? Нотариус, вот кто. Венета с кем-то из тех двоих. Ему пришла в голову мысль о Шерхане, но нет, Шерханом ни один из них быть не мог. Один пожилой, совсем седой, с невыносимо синими глазами - таких просто не бывает, - а второй явно с примесью китайской крови и притом невысокого роста. Этот седой, кажется, и был главной осью компании. Спрашивать нового портье не стоит, а вот нового хозяина можно, и именно о том седом... Двенадцать лет, подумал он, двенадцать лет, двенадцать лет. Чего только не было за эти двенадцать лет.

Он подходил к отелю, когда Венета вышла оттуда, увидела его и пошла ему навстречу. Они остановились и стали смотреть друг на друга, потом она произнесла:

- Здравствуй. А ты все такой же. Пойдем куда-нибудь.

Она взяла его под руку, и они вернулись в сквер и сели на ту же самую скамейку.

- Ты живая, - сказал Март. - Ты живая. Где же ты была?

- И ты живой... Я чуть не умерла, когда увидела тебя и поняла, что это ты, что ты меня узнал, - если узнал, значит, ты...

- Ты сразу поняла?

- Я чуть не умерла.

- Я думал, тебя убили тогда.

- Нет. Все обошлось. Когда ты меня узнал, у тебя стали такие глаза, и я поняла, что это ты.

- Это я. Брат передал мне свои документы. Мы же с ним - как две капли воды...

- Я помню, ты показывал.

- Где ты была?

- Сначала в лагере. Потом, когда узнала, что тебя... Вышла замуж... уехала за границу... пока не утихло.

- Я тебя искал. Никто ничего не знал, понимаешь...

- Господи, как все бывает...

- Как ты живешь?

- Спокойно. Хорошо. Всем довольна.

- Этот седой?

- Да, он.

- Как вы сюда попали?

- Это был его отель, теперь он его продал.

- Он разорился?

- Не до конца, у него еще много всего осталось. Не хочу об этом. Как ты?

- Странствую.

- Не женился?

- Нет.

- Не нашел?

- Когда в каждой женщине находишь только тебя...

- Ты помнишь меня?

- Не то слово.

- И я тебя. Господи, почему же я молчу... У тебя есть дочь.

- Венета...

- Да, милый, да. Ее зовут Марина.

- Венета, боже мой, это же... это... Как ты ее сберегла?

- Повезло. Меня почему-то считали любовницей Минга, а я не отрицала.

- Минга убили?

- Да, при мне... Его даже не пытались взять, просто убили и все.

- Она с тобой?

- Нет, она в пансионе. У меня есть портрет, я тебе потом покажу.

- Знаешь, я как пьяный...

- Глупый, чему ты так обрадовался? Обычная девочка, очень милая, на мою маму похожа...

- У меня началось лет в семнадцать.

- Я как подумаю, что у нее может быть тоже...

- Ты ничего не понимаешь. Это такое счастье.

- Я помню тебя. И все равно боюсь за нее. Так хочется, чтобы она выросла простым человеком... Ты не обиделся? Это неправильно, да?

- Пусть будет как ты хочешь.

- Будет как будет. Кто это может знать?

- Я могу попробовать. Не сейчас, ночью.

- Не надо. Лучше не знать заранее.

- Я тебе не скажу.

- Ты же меня знаешь.

- Знаю. Только все равно...

- И я обязательно должен ее увидеть.

- Конечно. Я это устрою.

- Это еще надо устраивать?

- Ну не прямо же сейчас мы туда поедем.

- А где это?

- В Скрее.

- Я же только что оттуда!

- Слава богу, хоть здесь встретились... Знаешь, я все еще поверить не могу.

- Я тоже... Где вы живете?

- Обычно в Фениксе. Это...

- Я знаю. Час езды от меня. Я - в Альберт-Клоче.

- Смешно. Рядом жили, а вот где встретились...

- Правда смешно.

- А ведь мы сегодня должны уезжать.

- Но...

- Я не поеду. Я остаюсь.

- Как?

- Просто. У нас тут домик. Скажу, что не хочу ездить...

- Он согласится?

- У меня полная свобода.

- Но он же заподозрит что-нибудь.

- Знаешь, это ужасно звучит, но я изменяю ему направо и налево. Он смирился. Он очень хороший человек, и я иногда чувствую себя такой дрянью, но ничего не могу сделать. Просто не могу без тебя жить, хотя все равно пытаюсь...

- И я точно так же.

- Пойду ему скажу и попрощаюсь, а потом мы поедем, да?

- Мне здесь подождать?

- Подожди здесь, это час, не больше.

- Тогда я поднимусь в номер, а через час встретимся.

- Ладно. Ты только не задерживайся.

- И ты тоже.

В номере он бросился на тахту, замолотил по ней кулаками. Потом повернулся лицом вверх, закрыл глаза. Казалось, что все качается и плывет куда-то. Он пролежал так довольно долго. Потом стукнули в дверь: два раза, один, потом еще два. Март пошел открывать. За дверью стоял полицмейстер. Он приложил палец к губам и увлек Марта в коридор. Там он тихо спросил:

- Ваш приятель не показывался?

- Уехал и оставил записку, - сказал Март. - Вот эту.

Полицмейстер прочитал записку и вернул.

- Никто не видел, как он уезжал, - сказал он. - И машина его на месте.

- Не знаю, - пожал плечами Март.

- А то, о чем я просил, - ничего?

- Не успел, - сказал Март.

- Странно все это, - хмыкнул полицмейстер и ушел.

В баре Март купил бутылку вина - Берта странно на него посмотрела, но промолчала - и вышел в сквер. Венета уже ждала его там.

- Я готова, - сказала она.

Машина ее, бежевого цвета "БМВ", стояла неподалеку. На заднем сиденье лежал чемодан.

- Вы что, на разных машинах ездите? - удивился Март.

- В прокате взяла. Знаешь, я все ему сказала.

- Значит...

- Вот именно.

Дом оказался совсем рядом, минутах в пяти езды. Март сразу узнал его, это был домик из его вещих снов, только с закрытыми ставнями. "Вот и все", - подумал он. Венета повозилась с замками, и они вошли внутрь.

- Вот и все, - сказала она, и Март усмехнулся про себя, подумав, что одними и теми же словами они сказали о разном.

- Венета...

- Подожди, любимый. Подожди. Я не хочу сразу. Подожди.

- Что ты такое говоришь?

- Нет, все хорошо. Просто давай представим, что не было этих двенадцати лет. То есть нет - не было никакой разлуки, мы жили вместе, мы уже четырнадцать лет женаты, у нас дочь-школьница, и мы уже слегка поднадоели друг другу...

- Ты глупая девчонка...

- Скажи еще раз!

- Ты глупая девчонка, ты все еще играешь в куклы...

- И эти куклы - мы сами. Мы приехали в свой загородный домик, мы здесь давно не были, давай его осмотрим, он совсем маленький, вот кухня, вот столовая, здесь мы будем есть, вот гостиная, сюда будут приходить друзья, мы будем болтать с ними на самые глупые темы, знаешь, я ужасно люблю болтать о пустяках, о платьях, например, а вот спальня, и широкая кровать, а в этом шкафу - чистые простыни, ты посиди вот здесь и не подсматривай, а я постелю, потому что уже не могу играть в куклы, но я все равно хочу постелить эти свежие простыни, чтобы все было прочно и надолго...

- Девочка моя, я даже не знаю, что можно сказать сейчас, потому что я даже не мечтал об этом, а только тосковал, что ничего больше не будет никогда, и даже те два года мы виделись урывками и редко, и много времени потратили даром и на пустяки, это счастье, которому нет сравнения, потому что я искал тебя и не находил, и все равно искал, потому что только ты есть на свете, потому что только ты есть на свете, потому что только ты есть на свете, потому что ты или есть, или нет, а третьего не дано...

- ...нет, выключи верхний свет, я включу здесь, так лучше, правда, так лучше, смотри сюда, вот сюда и вот сюда, наверное, я старею, да, у меня уже морщинки, вот и вот, ты еще помнишь меня ту, я была тоненькая и стройная, мне было восемнадцать лет, а теперь мне уже за тридцать, и мы жили долго, долго и счастливо, я хочу, чтобы так было, я так хочу этого, что так станет...

- ...боже мой, какая ты красивая, как ты можешь говорить, что ты стареешь, я буду целовать все твои морщинки, и я не хочу знать, сколько кому лет, потому что времени нет, нет и не было никогда, оно не проникает сквозь эти стены и ставни, мы всегда живем здесь, и не было ничего иного...

- ...а еще я хочу, чтобы шел дождь, и было море, и было много солнца и цветов, и ты смотрел на меня так, как сейчас, и так было всегда...

- Что это?

- Это от пули, положи сюда руку и спрячь его, спрячь и не выпускай, потому что там живет прошлое...

- Пусть спрячется и спит, свернется в клубок и спит, и не просыпается никогда, потому что нам хорошо и без него, только без него...

Их голоса доносились будто издалека, а где-то рядом беззвучно звенели перетянутые струны, и не было больше ничего, кроме этого безмерного, счастливого, любовного, разлитого, кипящего, истомного, ликующего, гибнущего, темного, растущего, слепящего, тающего, последнего...

Март уснул и проснулся, и не понял, где он, но сразу же раздались легкие шаги, и возникла Венета в коротком халатике из чего-то пушистого, села рядом и тихонько стала смеяться, и уткнулась в него лицом, и взглянула в глаза, и в ее глазах было немыслимое облегчение, а от уголков их к вискам тянулись лучики-морщинки.

- Это ты, - выдохнула она. - Это ты наконец...

Потом они отвинтили болты и открыли ставни, и оказалось, что снаружи льет дождь. В доме было решительно нечего есть, Венета нашла только банку бананового джема, и они съели этот джем, запивая вином. Март не пил вина много лет и теперь мог бы ожидать от себя всяких фокусов - не в смысле поведения, конечно. Он начисто израсходовал себя. Потом им пришлось поехать все-таки в ресторан.

- Март, - повторяла Венета, - Март, Март... Я никак не могу привыкнуть к твоему новому имени. Слушай, какая пошлятина: молодая жена пожилого бизнесмена убегает от мужа с модным столичным художником. Фи!

- Жуткий скандал, - сказал Март.

- Какой пример мы подаем молодому поколению?

- Развратный.

- Где же наша нравственность и чистота?

- Действительно - где?

- Знаешь, - сказала Венета, становясь вдруг серьезной, - я раньше все время считала, что поступаю дурно; а теперь мне кажется, что это самый праведный поступок в моей жизни и что все грехи свои я вчера искупила...

В холле отеля Марта окликнул портье. Какой-то человек, не назвавший себя, приходил трижды и наконец оставил записку: "Срочно позвоните мне или зайдите. Л.П." Слово "срочно" было жирно подчеркнуто. Кроме того, пришла длинная телеграмма от Ассоциации с оплаченным ответом. Марту предлагалось в самые сжатые сроки заканчивать работу, чтобы принять участие в оформлении нового Клуба ветеранов в столице. Об этом следовало подумать, ветераны очень хорошо платили.

Март посадил Венету за столик и пошел к автомату звонить Петцеру. Петцер взял трубку сразу.

- Добрый вечер, Леопольд, - сказал Март.

- Слава богу, Март, - сказал Петцер, и в голосе его прозвучало что-то такое - такое вдруг теплое, что даже через телефонные искажения донеслось это тепло, и сам он, засмущавшись, заворчал: - Ну что за манера у наших художников, пропадают без следа, хоть бы предупредил, что ли...

- Случилось что-нибудь? - понял Март.

- Случилось... Утром в междугородном автобусе взорвали бомбу. Такая каша... Андрис сейчас там.

- П-понятно... - процедил Март.

- Ты откуда звонишь?

- Из отеля.

- Тогда я выезжаю - и поужинаем. Подождешь?

- Давай.

Столик был уже накрыт, и Венета, не дождавшись, уплетала бифштекс.

- Этот портье здесь давно? - шепотом спросила она.

- Нет, - покачал головой Март. - Дня три-четыре.

- Это он стрелял в Минга, - сказала Венета.

Март непроизвольно оглянулся.

- Все понятно, - сказал он. - Это засада на Шерхана. Он где-то здесь. Сегодня взорвали бомбу в автобусе.

- Много убитых?

- Не знаю.

- Сволочь какая.

Они пообедали и взяли мороженое, чтобы не скучно было ждать Петцера. Он появился минут через двадцать с букетом роз.

- Мадам! - обратился он к Венете. - Же ву при...

- Что это значит, Леопольд? - спросил Март, но Петцер на него никак не отозвался, даже не посмотрел.

Венета элегантно подала ему руку, и Петцер не менее элегантно прикоснулся к ней губами и завел глаза.

- Оказывается, про вас болтает весь город, - сказал он, присаживаясь. - Жаль, я не прислушивался. Такой смелый адюльтер в наших краях впервые. Почти парижский шик.

- Доктор, - сказала Венета, - не надо пошлить. Просто порадуйтесь за нас, и все.

- Простите ради бога! Видите ли, я был очень встревожен за Марта и теперь, кажется, чуть-чуть перехлестываю...

- Кстати, интересная новость для вас. Новый портье - "конторщик".

- Ого! - присвистнул Петцер. - А я ему дал на чай. Ладно, это надо учесть.

- Много дали? - спросила Венета.

- Динар.

- Переплатили.

- Добавь еще, - сказал Март. - Глядишь, и зачтется когда-нибудь.

Больше о серьезном не говорили. Петцер был в ударе - как понял Март, из-за каких-то своих удач, - Март с Венетой находились в настроении совершенно радужном, потом к ним подсел Белью и принялся рассказывать анекдоты из практики, а уж совсем под закрытие появился Тригас.

Он остановился у входа, и Март помахал ему рукой, Тригас тоже помахал ему, но пошел к бару и с ходу опрокинул в рот рюмку горькой. Только тогда подошел к столику и сел. Он был пьян.

- Ты где пропадал? - спросил Март.

- Тут рядом. Еще один городок. Исполнял... Март, представь меня своей даме.

- Рекомендую: Юхан Абрахамсон, свободный художник. Откликается на кличку Тригас. Юхан, это Венета.

- Сударыня, я не решаюсь вас поздравить, через несколько дней вы поймете почему. Он хороший малый, этот Март, но страшно скучен.

- Зато не говорю гадостей. Так что ты делал?

- Портрет кормильца. В рост и с орденами. Теперь как помету наелся. Надо пить и пить, пока не пройдет. Пойду пить. Извините.

Он поплелся к стойке. Там уже стоял полицмейстер, тоже с рюмкой. Он смотрел на них, но не подходил. Потом он допил и ушел. Марту показалось, что он был очень бледен. Через несколько минут откланялся Петцер. Белью повеселил их еще немного и незаметно исчез.

Март попросил официанта завернуть что-нибудь из еды, бутербродов каких-нибудь, что ли, тот ушел и возвратился с объемистым пакетом. Март расплатился, и они тихонько прошли мимо Тригаса. Тригас прилип к стойке и ничего вокруг не замечал.

Те дни, что были после, так и остались навсегда самыми безмятежными в жизни Марта... Они пересказывали свои жизни день за днем, надеясь, что воспоминания каждого, становясь воспоминаниями обоих, заполнят пролегшую между ними двенадцатилетнюю пропасть, и пропасть эта, такая бездонная поначалу, действительно заполнялась, им не хватало дня, чтобы наговориться, и они прихватывали ночи. Никто не докучал им в те дни. Тригас ушел в мрачный запой, у Петцера и полицмейстера были, видимо, свои дела, Петцер как-то при встрече сказал: "Пока все спокойно", и Март очень на это рассчитывал, да и вообще он старался не попадаться никому на глаза, даже редкие появления господина мэра заставляли его подбираться и настораживаться.

Он торопился закончить работу и работал подолгу, иногда пренебрегая осторожностью, и однажды случилось то, что должно было случиться рано или поздно, тем более что при Венете было неловко слишком уж откровенно халтурить: он засветился. Это произошло на тридцатый день. Перед этим Март полностью закончил обе боковые стены: получилось неплохо, лучше, чем можно было ожидать. Оставалась торцевая, на нее чудесно падал свет, и жаль было это не использовать, а заготовка была, если честно, дрянновата - примитивно и в одной плоскости, и без какой бы то ни было мысл и... Март вовремя почувствовал, что его понесло, и мог бы остановиться, переждать, но рядом была Венета. Днем это было почти безопасно, Венета тут же закрыла зал на ключ, на улице вовсю палило солнце, но Март без передышки проработал весь день и не закончил еще, стало смеркаться, и кто-то посторонний мог увидеть свет... Трудно было гасить себя, не доведя дело до конца, но и раньше Марту приходилось поступать так, да и Венета знала, как можно помочь: обтирала водой лицо, руки, шептала на ухо, тихонько отбирала кисти... Наконец все прошло.

Он посмотрел на стену. Не было там никакой стены. Порывом ветра взметнуло легкий занавес, а дальше - дальше ослепительной белизны дюны, местами поросшие кустарником, и туда, в дюны, уходили люди. Им было весело идти, поэтому они шли, смеясь, и кто-то оборачивался, и кто-то взмахом руки приглашал за собой, они растянулись длинной цепочкой, и передние были уже едва видны; где-то рядом вздыхало море или большая река, оттуда дул свежий ветер, и небо стало именно такое - как над морем. Только то, куда они шли, надо было еще сделать. Март не знал, что у него получится, но знал, что сделает это обязательно...

- Ты сам не знаешь, кто ты есть, - сказала Венета. Она смотрела на него, как когда-то, давным-давно, впервые. - Ты сам не знаешь, не знаешь... И не можешь ты знать.

Этим вечером они ужинали вместе с Петцером. Когда Март сказал, что уже близок к финишу, Петцер заметно огорчился, но выразил надежду, что связи их не нарушатся.

Почему-то только сейчас Март обратил внимание на стены зала. Незаконченную роспись прикрыли какой-то грубой тканью, чуть ли не джутовой рогожей, и при низовом мягком свете фактура ее выделилась и стала глубокой и рельефной, в складках прятались тени, и это создавало такой уют... Так бы и оставить, подумал Март, к дьяволу - все эти пьяные бабы и козлоногие... вот чуть-чуть подсобрать складки и переделать немного свет, да выкинуть эти квадратные штуковины, на цепях подвесить к потолку арабские светильники из черной меди, а по стенам - маски...

Додумать до конца он не успел. В ресторан вошли, отстранив швейцара, семеро - семь молодых, вполне упитанных и мускулистых парней, одетых по последней столичной моде: пиджаки и брюки из шелка-сырца, причем пиджак размера на два больше, чем нужно, но рукава короткие, так что видны браслеты в виде половинок наручников на каждом запястье; брюки тоже короткие, из-под штанин выглядывают носки в крупную черно-белую полоску. Униформа, черт бы их побрал. Все равно что коричневые рубашки. Они медленно прошли по залу, вглядываясь в сидящих. Меня, понял Март. Он приподнялся чуть-чуть, двинул ногой стул - так, чтобы удобнее было выхватить его. Но почему же здесь, а не в доме? Семеро равнодушно скользнули по нему взглядом, прошли мимо, уселись где-то в углу, потребовали пива. Пугают, значит. Да, не дай бог не так на них взглянуть...

- Молодежный клуб, - сказал Петцер таким голосом, будто целый день крыл кого-то последними словами и вот под завязку приберег самое-самое. - Как быстро у нас все делается...

В этот момент в кармане у него запищало.

- М-минуту... - пробормотал он и вышел. Вернулся он действительно через минуту, очень встревоженный.

- Вильям не отвечает, - бросил он Марту. - Подал сигнал, а сам не отвечает. Поеду проверю.

- Я с тобой.

- Тогда уж и я, - попросила Венета.

- Не надо, - сказал Март. - Жди дома, пожалуйста.

"Виллис" простоял все эти дни на стоянке возле отеля, Март несколько раз собирался отогнать его к домику, но так и не отогнал. Потом он много раз спрашивал себя: что за наитие повело его к "виллису", ведь был же совсем под рукой "БМВ" Венеты, и была где-то рядом машина Петцера, - но они сели именно в "виллис", и Март погнал к выезду из города. Около полицейского управления их ждал полицмейстер.

- Что случилось? - спросил он, перегибаясь вперед с заднего сиденья.

- Вилли не отвечает по телефону, - сказал Петцер. - Подал сигнал - и молчит.

- Что ж ты не сказал? Я бы хоть автомат прихватил.

- Ты же сам велел по телефону ничего конкретного...

- Ладно, - полицмейстер откинулся на спинку, снял с пояса рацию, забубнил: - "Вереск", "вереск", отвечайте, "вереск". "Вереск", "вереск", прием... Молчат. Не спали бы только... "Седина", "седина", - он стал вызывать другую станцию. Рация откликнулась ворчанием. - Немедленно вооруженный наряд на объект "зерно"! Как понял? Прием...

Пока полицмейстер говорил, Петцер кусал костяшки пальцев.

- Ну, давай, - сказал полицмейстер Марту.

- Держитесь крепче...

Они держались хорошо, изредка только Петцер непроизвольно не то чтобы вскрикивал, а судорожно переводил дыхание; на последнем участке дорога шла под уклон, Март выключил мотор и погасил фары и повел машину накатом, почти вслепую, до боли в глазах всматриваясь в полотно дороги.

- Соображает, - тихонько сказал сзади полицмейстер.

- Старый боевик, - согласился Петцер.

Огни в лечебнице не горели. Она угадывалась впереди низким темным массивом. Март остановил "виллис" метрах в трехстах от него. Впереди шагал полицмейстер с пистолетом в руке, за ним, соблюдая дистанцию, Петцер и Март.

Они вышли прямо к проходной. Полицмейстер дождался их, шепотом сказал, чтобы они оставались здесь, и проскользнул на территорию. Март заглянул в будку. Здесь было почти так же темно, как и снаружи, только на распределительном щите горела контрольная лампочка, но даже ее тусклого света хватило, чтобы привыкшие к темноте глаза различили лежащее рядом со стеной тело. Март нагнулся ниже. Вильям. Кобура на животе была расстегнута, но вынуть пистолет он, видимо, не успел. Его убили ножом; рукоятка ножа торчала между ключицами. Крови почти не было.

Март взял пистолет Вильяма. Армейский кольт. Это хорошо.

- Я к прожектору, - прошептал Петцер. Слышно было, как поскрипывала будка под его весом, когда он взбирался на крышу.

Март стал ждать.

По дороге проехала машина, потом другая. Пора бы появиться полиции, подумал он. Но машины уходили в сторону города. Потом прошло сразу несколько, колонной, это были военные грузовики. И тут где-то в темноте раздался то ли шорох, то ли скрип гравия - и Петцер это тоже услышал, и вспыхнул прожектор...

По направлению к будке шли трое, затянутые в черное, в черных же шапочках-масках, у одного в руке был кейс. Кажется, на какое-то мгновение они растерялись, и тут сухо щелкнул пистолетный выстрел. Тот, с чемоданчиком, стал оседать, но двое других бросились в темноту и стали отвечать, и кто-то упал, застонав, луч прожектора снова нашел черных, теперь они бежали прямо на него, стреляя на бегу - в Петцера, понял Март. Он поднял пистолет, держа его двумя руками, и выстрелил, как на полигоне, холодно и точно: раз и еще раз.

Луч задержался на лежащих, потом стал шарить по сторонам и наткнулся на полицмейстера. Он тоже лежал, но будто пытался ползти, загребая рукой с зажатым в ней пистолетом, одна нога была притянута к животу, другая волочилась. Март, забыв про все, бросился к нему, следом, спрыгнув с будки, бежал Петцер. Они подняли полицмейстера на руки и понесли в будку. Почему-то обоим показалось, что его надо поскорей убрать с открытого места. Петцер нашел где-то фонарик и при его свете стал осматривать раненого, Март с пистолетом охранял их. Пока все было тихо. По дороге опять прошли машины в сторону города.

- Надо сходить внутрь, - выдавил из себя Петцер. - У меня бинта мало. Надо взять бинты и наркотики.

- Скажи - где, я сам схожу, - предложил Март.

- Не найдешь, - покачал головой Петцер.

- Ладно, - сказал Март. - Только сперва осмотрим этих...

Еще в первый момент ему бросилась в глаза какая-то странность. Теперь, склонившись над убитыми, он понял, в чем дело: под шапочкой-маской оказался еще противогаз, американский, с мембранным фильтром. Было противно, но он стащил противогазы со всех.

- Посвети, - сказал он Петцеру.

Из тех двоих, в кого он стрелял, одна была женщина. Кажется, красивая. С чемоданчиком шел сам Шерхан.

- Шерхан... - произнес над ним Петцер.

Март подал ему противогаз:

- Возьми.

Петцер попятился.

- Возьми и надень, - приказал Март.

Он боялся, что маска еще будет хранить чужое тепло, но тонкая резина успела остыть.

У входа в дом лежали два полицейских. Оба были убиты. Март осторожно обошел их и толкнул входную дверь.

То, что они увидели потом, Март запомнил до конца своей жизни, и время от времени сны возвращали его в ту ночь. В коридорах, в палатах - везде лежали люди. Петцер пытался тормошить их, заглядывал в глаза - все они были мертвы. Не осталось никаких следов борьбы, лица казались спокойными, как будто они шли и упали, сидели и упали, лежали и умерли, даже не пытаясь встать. Наконец вспомнили о полицмейстере. Петцер выгреб из шкафчика несколько перевязочных пакетов, отпер сейф и достал ампулы с морфином и пластиковые одноразовые шприцы.

Полицмейстер лежал на спине и дышал часто и неровно. Петцер сразу стал делать ему укол, потом снова - перевязывать. Старый бинт пропитался кровью. Пуля попала в правое бедро, в самый верх. Новую повязку Петцер наложил туже, кровотечение прекратилось. Укол, видимо, начал действовать, дыхание стало ровнее, и, когда Март подогнал машину, полицмейстер уже мог говорить.

По дороге снова прошла колонна военных грузовиков. В свете фар блестели ряды касок над бортами.

Март принес кейс Шерхана. Там были какие-то бумаги, фотоаппарат и штатив с пробирками. Петцер показал все это полицмейстеру.

- Ты понял? - спросил он.

- Я ведь догадывался, - сказал полицмейстер. - Только поверить трудно было.

- Это все надо переправить. Ты видел, что там в доме?

- Я видел, что они шли в противогазах.

- Именно это, - выкрикнул Петцер. Голос его сорвался. - Все, понимаешь - все!

- Должна быть бомба, - прошептал полицмейстер. - Давай-ка отъедем.

Полицмейстера положили на заднее сиденье, пристроили поудобнее, и Март осторожно поехал к дороге и там, у дороги, свернул в кусты.

- Что-то долго твой наряд, - сказал Петцер.

- Не приедут, - отвернулся полицмейстер. - Думаю, все уже оцеплено. Ребята, говорите со мной, мне нельзя засыпать сейчас...

Через полминуты рвануло. Взрыв был несильный, глухой. Осветились окна, дрогнула земля; видно было, что дом оседает и заваливается левым крылом; потом сквозь поднятую пыль пробились языки огня. Петцер вдруг всхлипнул совершенно по-детски и зарыдал, выкрикивая ругательства. Пламя разгоралось сильнее и сильнее. По дороге сплошным потоком шли военные машины, казалось, там что-то прорвало; к пожару никто не сворачивал, пожар их не интересовал.

- ...как в восемьдесят четвертом, - говорил полицмейстер, - под Капери такое же заведение было, только покрупнее раза в два, и на нем они решили испытать какое-то бактериологическое оружие, но там это вышло из-под контроля, и им пришлось уничтожить население половины уезда, частью из-за угрозы эпидемии, а главным образом, чтобы избежать утечки информации...

- Там у меня брат и погиб, - сказал Март. - И родители тоже.

- ...а здесь они сделали три дела сразу: испытали газ, уничтожили неугодных - чужими руками, заметьте, - и теперь под предлогом борьбы с террористами развернут свой собственный террор. Леопольд, надо обязательно вывезти эти материалы, это для них смерть, надо отомстить хоть так... Надо брать Шерхана, надо обязательно брать Шерхана и трясти его...

- Ты же убил Шерхана, - сказал Петцер.

- Как - Шерхана? Этот, с чемоданчиком, - Шерхан? Правда? Что же вы мне сразу не сказали? Черти, о таком - и молчали, ну не черти ли, все-таки я отплатил ему, хоть ему, но отплатил...

- Чем дольше мы стоим, - сказал Петцер, - тем меньше у нас шансов выбраться.

- Не сунешься же на дорогу, - возразил Март.

- Ребята, - голос у полицмейстера стал слабый и вязкий, - я придумал, снимите с меня все, и пусть один наденет плащ, а другой - мундир и фуражку, они в темноте не разберут, что цвет другой...

- Верно, - сказал Март. - Так и делаем.

- Я уже поплыл, - добавил полицмейстер.

Его осторожно раздели, натянули на него один пиджак, а другим укрыли. Март взял черный блестящий плащ, а Петцер - мундир и фуражку. Теперь можно было надеяться, что они проскочат. Март выждал момент, когда дорога опустела, вырулил на нее и погнал к городу. Он пристроился в хвост колонне грузовиков. Два раза на пути были контрольные пункты, но "виллис", в котором сидел офицер, не останавливали. На втором контрольном пункте они миновали полицейскую машину, старший наряда спорил о чем-то с солдатами, показывая на зарево. Город был полон солдат, но и здесь они проскочили. Подъехали к дому Венеты, осторожно, с оглядкой, внесли полицмейстера внутрь. Март отогнал "виллис" за дом. Они прорвались, но облегчения он совершенно не чувствовал. Должно быть, потому, что самый пик напряжения миновал, навалилась громадная усталость. Ноги не шли, хотелось лечь и чтобы ничего больше не было. Ему пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. И тут вдруг с невероятной отчетливостью, яснее, чем наяву, перед ним возникли коридоры, полные мертвых людей, таких безвольных и податливых, он представил, как с костяным стуком падает на пол поднятая и отпущенная рука, на которой нет пульса... Его стало рвать и рвало мучительно и долго. Но потом пришло если не облегчение, то опустошение. В ванной он долго лил воду на голову, плескал в лицо. Наконец стало легче.

Полицмейстер лежал на кровати запрокинув голову и чуть постанывал, - видимо, действие укола кончалось. Когда Март вошел, он открыл глаза и что-то сказал, но очень невнятно. Петцер поманил Марта на кухню. Там уже сидела Венета; видно было, что она испугана, но держит себя в руках.

- Надо думать, что делать дальше, - сказал Петцер. - Мне кажется, с Андрисом плохо, пуля наверняка прошла в брюшную полость, без операции не обойтись. С другой стороны, шевелиться тоже опасно: попади он в руки военных - и все. И нас шлепнут тоже - на всякий случай.

- Хирург есть в городе? - спросил Март.

- Есть, но... - Петцер помотал головой. - То же самое, что самим пойти и сдаться.

- Ясно... - Март прошелся по кухне, налил себе воды, выпил.Все равно надо что-то делать, так ведь не оставишь.

- Надо вывозить его отсюда, - подала голос Венета.

- Как? Кругом солдат на солдате... - Сам Андрис, конечно, сказал бы: "Оттащите меня подальше и бросьте..."

- Мало ли что мы можем сказать, - проворчал Март. Эта мысль уже пришла ему в голову, не совсем в таком виде, но пришла; противно...

- Я к тому, что если положить его где-нибудь у дороги, нашуметь и смыться... Не пойдет, - сам себе возразил Петцер. - И рана обработана, и следы уколов есть. Не пойдет.

- Портье, - сказала Венета. - Который "конторщик".

- Ну и что? - спросил Март.

Петцер нахмурился, размышляя.

- Это, знаешь ли, мысль, - сказал он, подумав. - Они же с военными - как кошка с собакой. Тем более Шерхан... Материалы придется отдать, вот что жалко. Ладно, пленку себе оставим, а всем, что останется, пусть они меднолобым клизму ставят. Пардон, мадам... Андрису пока ничего не говорите, а я пошел сдавать нас. Кстати, Март, вы ничего не видели и не знаете. Пистолет и фотокамеру спрячьте получше, где-нибудь не в доме. Ну, я пошел.

- Возьми "виллис", - сказал Март.

- Только пешком, - отказался Петцер. - Надежнее. Пока.

Он ушел, и дверь за ним закрылась. Боже мой, подумал Март почти панически, сколько раз вот так при мне люди уходили по делам, и больше их никто никогда не видел... Он постучал по крышке стола.

- Ты что? - спросила Венета.

- Думается разная гадость, - сказал Март.

Они сели рядом с полицмейстером. Тот был спокоен, только лицо обострилось и побледнело еще сильнее.

- Как ты, Андрис? - спросил Март.

- Терпимо, - ответил полицмейстер. - Пить хочется, но Лео сказал, что нельзя.

- Я тебе губы смочу, - сказала Венета.

- Спасибо, - полицмейстер повернул к ней голову. - Вот так уже совсем хорошо.

- Тебе не надо разговаривать, - сказал Март.

- Знаю. Но очень хочется. Мы так и не договорили тогда. Лео сказал, что поздно, и мы не договорили, а по-настоящему поздно стало только сейчас. И всегда так...

- Правда, Андрис, молчи, - повторил Март. - Наговоримся еще.

- Вряд ли. Надо сразу. Всегда надо сразу. Я страшно рад, что познакомился с тобой, Март. Мне редко попадались стоящие люди. Знаешь, как я стал следователем? Я мечтал творить справедливость... Понимаешь? Оказалось - дерьмо. Я незаметно весь вывозился в дерьме. Жизнь невозможна без компромиссов, а тем более служба, но если компромиссов много, то получается дерьмо. Не замечаешь, как погружаешься, замечаешь только, когда весь уже погрузился. Я попробовал барахтаться - меня загнали сюда. Тут - Лео и его пациенты. Мне показалось сначала, что это то, что надо. Неправда. Это уже раздавленные. Это то же дерьмо, только запах другой. Я им помогал, но знал, что это неправильно. И тут - ты. Значит, еще не все такие...

- Андрис, - сказал Март, - не надо больше говорить. Прошу тебя, не надо.

- Хорошо, хорошо, я молчу... Как неудачно получилось, надо было уж сразу, мазилы такие... Я не думаю, что опять установят карантин, скорее всего, только военное положение, да и то ненадолго. Постарайтесь не делать резких движений, я проверял: за вами все чисто... Как жалко, что так получилось, знаете, мне очень хотелось увидеть, как все это перестанут наконец красить и тронут с места... Ох и скрипу будет! Мы всегда думаем: завтра, завтра, вот завтра, а между тем ржавчина, ребята, ржавчина... переписывают учебники истории и жгут архивы, чтобы никто не догадался, что вся эта штука затевалась для того, чтобы ездить на ней. Как это?.. "Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после". Значит, все уже было, да? Всегда все уже было? А под паровозом вырастают грибы, бледные такие, и так много. И ржавчина. Слушайте, кругом столько ржавчины, а казалось, сплошное железо... Военные прикормили Шерхана, он у них сделался совсем ручной, подлизывал за ними, а им так хочется, чтобы был порядок, они очень любят порядок и никогда не думают: а зачем он нужен? Просто когда порядок, то очень легко управлять. Так легко, что они никаких сил не пожалели бы, чтобы его навести раз и навсегда, они расстреляли бы каждого третьего, тогда со всеми остальными было бы совсем просто, и сколько дураков радовалось бы, что порядок наконец есть... Ах, как скверно получилось с хозяйством Леопольда, почему-то я поверил, что Шерхан - тогда, после автобуса - уже убрался, и совсем не думал, что он будет действовать так в лоб, а надо было думать, еще когда установили того парня, в ограде, но ведь Шерхан никогда два раза в одно место не суется, тем более если уже случилась осечка, наверное, это была вовсе не осечка, а часть плана... или на него сильно нажали... Сами террористы - это одно, а террористы под крылышком армии - это уже совсем другое, совсем другое... все же я думал, что их спугнул... Дайте еще воды.

Венета смочила ему губы.

- Молчи, - сказала она. - Ради бога. Скоро приедет Леопольд и тебя отвезут в больницу.

- Что он задумал, чудак, какая больница, его же шлепнут, не разбираясь... В Капери стреляли во все, что шевелится... Жалко, что мы так поздно встретились, Март. Я бы хотел с тобой еще поговорить. О равновесии, например. Если думать только о безопасности, то лучше вообще не трогаться в путь. Слушай, есть такое понятие: социальный риск? Если нет, то срочно надо ввести. Оно отражает степень готовности общества идти на перемены, чреватые осложнениями. Это еще и равновесие между рынком и чиновником. Когда одно ущемляется за счет другого, то это другое сразу перевешивает и разрастается, и чтобы уничтожить власть денег, надо еще ликвидировать власть власти, и привлекательность власти тоже надо ликвидировать, пусть останется только тяжелая работа, безо всяких этих увеличивающихся привилегий на каждой ступеньке, надо сделать так, чтобы быть чиновником стало невыгодно и лезть наверх - тоже, тогда заниматься управлением станут только профессионалы, любящие свою работу, только вот как это сделать, надо все выкорчевывать и сеять снова, и опять вырастут те же репьи, вот вы стремитесь свергнуть правительство, и чтобы основать новое общество, да? Как там у вас: свобода, равенство, братство? А что, по-вашему, свобода, ведь у нас тоже свободное общество, и сам Канцлер этим словом не брезгует, только ведь вы-то вкладываете в это совсем иной смысл... и равенство? Я не понимаю, честное слово, мне все время кажется, что меняется только власть, остальное остается прежним, и чем радикальнее меняется власть, тем прочнее все остается, может быть, должен быть иной путь? Дайте воды.

- Ну перестань же ты говорить, - остановила его Венета, - тебе нельзя так много говорить, полежи тихо...

- Андрис, - сказал Март, - ни слова больше, ты же знаешь, что разговорами такие вещи не решаются.

- Как хорошо было в двадцать лет, - произнес Андрис. - Я все знал, все понимал и видел все перспективы. Жаль, что меня не убили тогда...

С полчаса он лежал тихо, потом стал бредить. Венета ввела ему морфин, и он уснул. Еще через час в дверь постучали: два раза, раз и еще два раза.

Первым вошел Петцер, за ним - лысый портье, за ним - еще двое, Март их раньше не видел.

- Где? - спросил портье.

Март показал в комнату. Портье заглянул туда. Венета приложила палец к губам. Портье кивнул головой и, обернувшись к Петцеру, руками показал: кейс. Петцер посмотрел на Марта, Март повел всех на кухню. Март положил кейс на стол, портье раскрыл его и углубился в бумаги.

- Замечательно, - сказал наконец он. - Спасибо, доктор. Вы подарили нам козырный туз. О! - Он поднял палец. - Вертолет!

Действительно, нарос вибрирующий гул, затем смолк; маленький вертолет сел метрах в ста от дома. Начинало рассветать.

- Понесли, - сказал портье.

Полицмейстера положили на одеяло, все шестеро взялись за края и быстрым шагом двинулись к вертолету. Протискивать через узкий проем двери большое и тяжелое тело было трудно, Андрис застонал, но не очнулся. Портье передал кейс пилоту. Места в вертолете было еще на одного.

- Летите, мадам, - предложил портье. - Летите, здесь опасно.

- Нет, - сказала Венета. - Нет, ни за что!

- Лети! - крикнул Март; пилот увеличил обороты, винт закрутился быстрее, струя воздуха пригибала к земле. - Лети! Я найду тебя там!

- Нет! - отчаянно закричала Венета, и тогда Март и портье, схватив ее за руки, втащили в вертолет и спрыгнули, когда тот уже оторвался от земли. Венета наполовину высунулась из двери и что-то кричала, протягивая к Марту руку, и Март сам что-то закричал и протянул руки к ней, и вдруг понял, что все это уже было однажды, да, было, только там еще был Тригас... Вертолет развернулся, Венета пропала из виду, и вскоре сам вертолет растворился в сумерках, и наступила тишина...

- А вот и армия пожаловала, - присвистнул портье. Все-то он замечал раньше других. Из-за поворота дороги показался джип, за ним крытый грузовик, за ним еще один джип - с зенитной счетверенкой. - Быстро они нас засекли.

Передний джип почти налетел на них, затормозив юзом буквально в шаге, задний пронесся чуть дальше, и Март всей спиной ощутил четыре пулеметных ствола и поверх стволов, через прицельную рамку, - жестяной, режущий взгляд, взгляд не человека даже, а самого прицельного приспособления, хорошо протертого и отлаженного; такое не подведет. Из грузовика посыпались солдаты. Офицер в переднем джипе, приподнявшись и выставив перед собой пистолет, проорал:

- Кто такие?

Видно было, что он страшно возбужден и почти невменяем.

- Служба безопасности, - негромко сказал портье. - Подполковник Хенрик Хаппа, к вашим услугам. С кем имею честь?

- Документы! - потребовал офицер. Его еще не оставила надежда отличиться.

Подполковник Хаппа предъявил удостоверение, его сотрудники сделали то же самое. Офицер вышел из машины и отдал честь.

- Лейтенант Вааль! - отрекомендовался он. - Производим осмотр места происшествия. Это был ваш вертолет?

- Наш, - кивнул подполковник. - Это и есть происшествие?

- Так точно!

- Долго же вы возились, - хмыкнул подполковник. - А если бы это оказались террористы?

- От момента получения приказа прошло... - лейтенант посмотрел на часы, - прошло девять с половиной минут.

- Надо управляться быстрее, - буркнул подполковник. - И вам, и вашему начальству. А так, считайте, террористы от вас ушли.

- Разрешите идти? - с каменным лицом сказал лейтенант.

- Идите, идите, - махнул рукой подполковник. Лейтенант уселся в свой джип, солдаты полезли в грузовик... Подполковнику они были уже неинтересны, он отвернулся от них и посмотрел на Марта и Петцера. - Итак, господа, с армией мы справились, теперь с вами... Впрочем, пройдемте в дом.

Ничего еще не кончилось, понял Март. Ничего.

- Я буду краток, - сказал подполковник. - Ваша версия, доктор, меня устраивает. Не могу сказать, что убеждает, но устраивает. Она будет доложена моему руководству. Надеюсь, в дальнейшем вы не намерены от нее отказываться? Признаюсь, это поставило бы нас в трудное положение. Может быть, все-таки там был еще один свидетель? - он посмотрел на Марта.

- Нет, - торопливо ответил Петцер.

- Нет, - эхом откликнулся Март.

- Ну, как хотите, - пожал плечами подполковник. - На нет и суда нет. То, что в кейсе не оказалось, скажем, фотоаппарата, тоже ни о чем не говорит: может быть, его не было вовсе, правда? Трудно поверить, но вдруг? Однако, доктор, теперь вы, как единственный свидетель, представляете для нас чрезвычайную ценность. Поэтому, я надеюсь, вы не станете отказываться от временного перевода вас на казенное содержание. Для вашей же безопасности. Там достаточно уютно. Вообще, - он усмехнулся, - человеку ваших занятий пара месяцев превентивки не повредит.

- Э-э... - начал Петцер, но подполковник не дал ему договорить.

- Ваш секрет - это секрет Полишинеля. Да, мы прекрасно осведомлены о вашей организации. Я имею в виду *всю* вашу организацию. Мы не мешаем вам и иногда даже поддерживаем, по возможности незаметно. Иногда. Есть умные люди, которые понимают, что уничтожение мозгов - это идиотизм. Пусть живут, пусть учатся, пусть овладевают новыми знаниями, пусть просто поглядят на мир наконец. Пока это приходится делать исподтишка. Но скоро это чучело, вообразившее себя великим диктатором, подохнет, и те люди смогут побороться за власть, и они придут к власти, я не сомневаюсь. Вот тогда этот поток мозгов повернет в обратную сторону... Так-то, доктор!

- Март, - сказал Петцер, - у тебя тут можно курить?

- Можно, - ответил Март.

Петцер закурил, глубоко затянулся и откинулся на спинку дивана.

- Да не переживайте так, доктор, - произнес подполковник.

- Конечно, - сказал Петцер. - Просто трудно сразу привыкнуть к мысли, что ты был лишь перчаткой на чьей-то руке.

- А кто не перчатка? - спросил подполковник. - Никто про себя всего не знает. Канцлер - так тот перчатка сразу на десятке рук. Ладно, заболтались мы, а надо торопиться. Значит, так: я хоть и из отдела по борьбе с терроризмом, но и прочие интересы нашего управления для меня священны. Поэтому я очень надеюсь, что информация обо всем этом в третьи руки не попадет, а тем более за границу. С вас, мэтр, я никакой подписки не беру, ерунда все это, но знайте - судьба доктора и в ваших руках тоже. Я на вас надеюсь.

- Но вдруг... - начал было Март, но подполковник перебил его.

- Никаких "вдруг" не должно быть. Никаких. Вы меня поняли?

- Хорошо, - сказал Март. - Счастливо тебе, Лео. Отдохнешь хоть там как следует. Не расстраивайся.

- Постараюсь, - кивнул Петцер.

- Сударь, - повернулся подполковник к Марту, - пусть с вами побудет мой человек. Пока оцепление, то, се... Не надо нам всяких их случайностей, правда?

Он подошел к двери, открыл ее, крикнул:

- Мильх!

Появился один из его парней - тот, что помоложе.

- Рекомендую, - сказал подполковник. - Август Мильх - Март Траян. - Август, ты отвечаешь за безопасность господина Траяна. До конца, понял? Армию сюда не пускать. При необходимости - связь непосредственно с управлением. Короче - форма ноль. Выполняйте.

- Есть, - очень серьезно ответил Август Мильх.

За эти четыре дня, которые они прожили под одной крышей, Март по-своему привязался к своему телохранителю. Даже не совсем телохранителю... Дело в том, что Март знал, что такое "форма ноль". Это означало, что объект охраны ни при каких обстоятельствах не должен был попасть в руки противника. Его следовало защищать до предпоследнего патрона... Своеобразная их дружба началась с того, что Мильх выдал Марту под расписку пистолет и объяснил, как им пользоваться. Потом оказалось, что он неплохо играет в шахматы. Действительно, он играл очень точно и грамотно, но с истинно немецкой аккуратностью и вследствие этого - весьма предсказуемо. Проиграв десяток партий, Март подобрал к сопернику ключик и теперь чаще выигрывал. Когда они вконец одуревали от шахмат, Мильх развлекал Марта разными историями из жизни отдела по борьбе с терроризмом, а Март рассказывал всякие безопасные сплетни из богемной жизни. На ночь Март глушил себя лошадиными дозами феназепама - пригодился. Это помогало. На пятый день военное положение было снято. Приехал подполковник и снял Мильха с поста. Они распрощались с Мартом очень тепло и выразили надежду встретиться вновь, но при иных обстоятельствах. Подполковник привез Марту свежие столичные газеты. Во всех было одинаковое сообщение: "В ночь с 6 на 7 августа террористическая группа "Белая лига" совершила новое бессмысленное злодеяние. На этот раз своим объектом они избрали частную психиатрическую лечебницу "Горячие камни" на востоке страны. Мощным взрывом и последующим пожаром здание полностью разрушено. Из-под развалин извлечены останки сорока трех человек - пациентов и обслуживающего персонала. Еще двенадцать человек числятся пропавшими без вести. Силами местной полиции и сотрудников смежных служб террористы были ликвидированы. В числе убитых оказался и Артур Демерг по кличке Шерхан, один из главарей "Белой лиги". В перестрелке погибли четверо полицейских, еще один тяжело ранен. В ходе операции с привлечением войск было обезврежено еще более тридцати террористов. Как заявили руководители операции, это крупнейший успех за последние годы. Население может спать спокойно - его безопасность в надежных руках".

- Вашего друга прооперировали, - сказал подполковник. - Но подробностей не знаю.

- А Леопольд?

- Что с ним сделается... Ест, спит, читает, телевизор смотрит. Как вам заметка?

- Ничего себе.

- Думаю, такая интерпретация фактов в интересах всех,усмехнулся подполковник.

- Всех, кроме фактов, - уточнил Март.

- Естественно, - кивнул подполковник. - В любом деле должна быть пострадавшая сторона.

Они посмеялись.

- Если что-нибудь возникнет, - сказал подполковник, - вот мой телефон.

Он протянул Марту визитную карточку. Под Зевсовым орлом с перунами в когтях - гербом Управления - готической вязью изображено было: "Хенрик Е. Хаппа, тел. 6-343-980".

- А что такое "Е"? - спросил Март.

- Это тайна, покрытая мраком, - ухмыльнулся подполковник.Никто не знает, что это такое. Свидетелей нет, и документов не осталось. Подозреваю, что Енох.

Они опять посмеялись.

- Послушайте, Хенрик, - неожиданно для себя спросил Март. - Вот вы-то сами понимаете, что происходит? Террористы - и армия? Бред ведь какой-то...

- Это же просто, - пожал плечами подполковник. - Армия зажирела без войн, теряет авторитет в глазах Канцлера, тут сколько-то лет назад вообще крамола началась в высших кругах - зачем, мол, нам такая огромная армия? А ведь армию сокращать - это же господам генералам под зад коленкой. Вот они и лезут из кожи - доказывают, что они совершенно необходимы. Я примеров приводить не буду, но вещи они временами творят наигрязнейшие. Одной рукой поджигают, другой гасят. Наше Управление в какой-то мере их сдерживает, вот они и делают нам маленькие пакости: в суп плюнут, окошко разобьют - вы меня понимаете? Все для того, чтобы у Канцлера создать впечатление, что мы ни черта не делаем, а если и делаем что-то, так из галоши не вылезаем. Террористов, мол, каких-то - и то не могут извести, то ли дело мы: целый уезд обезлюдили, да и по сей день проволокой огораживаем. Армия, что еще скажешь... Вы долго здесь пробудете еще?

- Думаю завтра уехать.

- Будьте осторожнее. - Подполковник пожал Марту руку, потом усмехнулся: - Что же вы девушкой своей не поинтересуетесь? У меня хорошие вести, я все жду, чтобы вам сказать, а вы...

- Хорошие? - переспросил Март.

- В общем, да. До столицы она добралась благополучно, живет в "Паласе"...

- Спасибо, - сказал Март.

- Пожалуйста, пожалуйста, - развел руками подполковник.Забавно, знаете, но так приятно слышать это "спасибо", нам это так редко говорят...

Наконец Март остался один. Впервые за много дней. И сразу понял, что еще немного, и он не выдержал бы. Надо было дать себе разрядку, погонять на машине по проселкам, по бездорожью, но что-то его сдержало. И, зная уже, что этому чему-то следует подчиниться безоговорочно, Март поехал к мэрии, в зал торжественных актов, бросился к стене, на которой еще не все было закончено, ему никто не попался на пути, никто не остановил его и не заговорил с ним, в зале без него побывали, но ничего не тронули, не разорили, однако этот запах былого присутствия чужих мешал ему поначалу, будто кто-то подглядывал под руку и шептался за спиной. Он заперся, завесил окна и приступил к работе. Накатило сразу, без паузы и подготовки, и затянуло глубоко, так глубоко с ним, наверное, ни разу еще не было, потому что он полностью отключился, вернее, переключился... Когда он пришел в себя, за окнами стояли сумерки. Он был выжат как лимон, весь мокрый от пота и слабый, мягкий, бескостный - слизняк слизняком. Хотелось забраться куда-нибудь поглубже и отлежаться. Только часа через два он смог подняться и зажечь свет.

На первый взгляд - и это больше всего поразило его - с картиной ничего не произошло. Ничего не добавилось, ничего не исчезло: все так же шли люди, идти им было весело, и кто-то оборачивался, и кто-то махал рукой - вдруг оказалось, что здесь, на картине, есть и то, куда они идут, просто оно пока скрывается за дюнами, но стоит чуть шагнуть вперед, и ты это увидишь, и те тоже, поэтому они идут так радостно; но вот те, которые впереди всех, - те видят что-то еще... Немыслимо, подумал Март. Этого просто нельзя сделать - чтобы без каких-то дешевых трюков все было так ясно. Этого нельзя сделать, но я это сделал. Я это сделал. Это сделал я... Март повторил про себя несколько раз, произнес вслух - для убедительности...

Он не помнил, как добрался до отеля. Номер оставался за ним, оплаченный еще на неделю вперед, но сразу подниматься на этаж он не стал и зашел в бар. Берта высилась за стойкой, кто-то сидел на высоком табурете спиной к залу, и еще человек десять - две компании - сидели за столиками.

- Кофе, пожалуйста, - сказал Март.

- Сначала долг погасите, - громко ответила Берта.

- Долг? - удивился Март.

- Долг. Пожалуйста, вот счет, - она написала что-то на бланке, подала ему. Март прочитал: "Немедленно уходите!!!" Он сунул бланк в карман.

- Хорошо, сейчас принесу деньги! А вы сварите мне все-таки чашечку кофе.

Засветка, подумал он. Опять засветка. Я больше не могу. Сейчас я сяду вот здесь, в холле, на виду у всех, и пусть катится все к чертовой матери. Понимаете, мне надоело - надоело до такой степени, что уже все равно... Он почти сел, но вспомнил про фотоаппарат. Фотоаппарат спрятан наспех, кто-нибудь найдет, - и хорошо, если он попадет в руки властей, а если нет? Тогда хана Леопольду. Связал меня подполковник, связал по рукам и ногам,а голос у подполковника такой приятный, и любит, когда его благодарят; я вот тоже люблю, когда благодарят, но меня благодарят часто, а ему это в диковинку... Наверное, увидели в окно. Гражданская гвардия, основа самоуправления и порядка - опять порядка! - и главный гарант демократии; у Франко тоже была, кажется, гражданская гвардия, гвардия сивил, впрочем, там это что-то вроде полиции или жандармерии, а у нас - добровольное объединение любителей наводить порядок... Он заперся в номере и оставил ключ в замке. Хорошая дверь, крепкая, умели раньше двери делать, это вам не нынешний картон. Какие-нибудь вещи взять? Да нет, все ценное перевез уже. Он перелез через подоконник на козырек над дверью, а оттуда не торопясь спустился на землю. Пригодился мой "черный ход", пригодился. Прижимаясь к стене, он добрался до арки, вышел на улицу и, делая большой крюк, направился к ратуше, чтобы выйти к ней с противоположной от отеля стороны. Никем не замеченный, он сел в "виллис" и уехал. По дороге дважды чуть не завалился в кювет, даже ветер, бьющий в лицо, не помогал - так слипались глаза.

Уже на последних каплях воли и сил он дотянул до гаража, забрал фотоаппарат и пистолет, отпер дом и ввалился внутрь. Надо было сразу идти в душ, холодная вода помогла бы хоть немного, но он задержался на несколько секунд в прихожей - прислонился к стене перевести дух; этого не надо было делать, понял он, когда ноги вдруг подогнулись. Вот и все, успел подумать он - и больше ничего не успел.

Что-то опасно шевелилось вокруг, но пока не задевало его, и он, умом понимая опасность, не пугался, как не пугался глухого свиста пуль. Но канат был уже натянут, пусть в метре над землей, но все равно: шаг вправо, шаг влево - побег! Канат натянули другие, а идти надо было ему. Март оглянулся назад и понял, что лучше бы он не оглядывался. Тогда он ступил на канат и ощутил его зыбкость под своими ногами...

Темнота оживала вокруг него, казалось, что темнота - это просто плотный занавес, за которым движутся фигуры, задевая его и оставляя на нем моментальные отпечатки своих форм; потом это исчезает и уже в ином виде возникает где-то. Потом занавес выпятился особенно сильно, и странные тени легли на него, придавая рельефность отпечаткам, уже не мимолетным и нечаянным; впереди всего было глубокое, почти бездонное и страшное в своей бездонности дуло револьвера - витки нарезки вели в его недра, как три (трансцендентное число три!), как три спиральных спуска на дно ада, на самое его ледяное дно, где под одной медной, и под одной свинцовой, и под одной железной плитой погребен враг рода человеческого, укрощенный, но существующий... Далее шли человеческие пальцы, заледеневшие от близости адского холода, и рука, немеющая под немыслимой тяжестью вещественной вечности, и сам человек, в котором перегорали последние нити каната, удерживающего любого в этом мире со всеми его, мира, пересечениями путей и всеми его, человека, тяжестями. Нем был человек и иссушен неутолимой танталовой жаждой, и ждал он освобождения от собственной тяжести или от тяжести мира, и то, что он задумал, было страшно и глупо, потому что, приняв в свою душу бремя убийства, он никогда не всплывет больше на поверхность - и захлебнется в нем то, что томилось от жажды, как если бы осужденный на молчание певец вырывал свой никому больше не нужный язык, - не выходом это было, а бегством, и человек понимал это, но гнал от себя понимание...

Вошедший в темноте споткнулся о его ноги. Замер - и Март почувствовал Тригаса настолько отчетливо и полно, что показалось, будто сознание его раздвоилось - или тело? - и что это он сам стоит над собой лежащим...

- Зажги свет, Юхан, - сказал Март.

- Зачем? - Голос Тригаса был абсолютно пуст.

- Будет виднее.

- Ни к чему.

- Зря.

- Не хочу света.

- Промахнешься.

- Нет.

- Неужели ты веришь во всю эту ерунду?

- В вампиров? Это не ерунда.

- Дай руку. Страшно вымотался я сегодня...

- Я видел. Они хотели разгромить зал, но мэр не позволил, поставил охрану...

- Меня еще не пытались достать?

- Скоро начнут. Там их человек сорок собралось. Все подходят. А я увидел, что машины твоей нет, ну и догадался...

- Решил успеть раньше?

- Зря ты говоришь, что это ерунда. Это правда.

- Дурак ты, Юхан. Это просто еще один камень на душу. Конечно, загораться ты больше не сможешь...

- Клин клином. Знаешь, сколько вампиров существует? Больше тысячи! Говорят, зять Канцлера - тоже бывший мутант.

- Ладно, валяй.

- Просто я не могу больше так, понимаешь?

- А я могу? Я могу, да? По-твоему, я могу? А что делать?

- Стать как все. Кастрировать себя. Или убить. Или продолжать терпеть. Выбирай. Выбор богатый.

- Почему ты вернулся?

- Откуда?

- Из Японии. Работал бы там...

- Не мог я там работать. Там страшно. Там еще страшнее, чем здесь. Не веришь... Они продолжают воевать, понимаешь? Они задались целью победить своих победителей, вытеснить с рынков, поставить на колени, перешагнуть через них. Это какая-то национальная паранойя. Больше жратвы, больше тряпок, больше машин, и никто не знает - зачем? Никто просто не спрашивает. Больше, лучше, моднее, мощнее, и на это уходят все ресурсы, все время и все силы, а кто пытается оглянуться, тот предатель. Они проели всю свою культуру, у них ведь было чем гордиться, а теперь они гордятся телевизорами и роботами... ну, не всю, так почти всю - и, главное, никто об этом не плачет... Очень страшно. Ты не был на фронте?

- Нет, конечно.

- А я вот успел. В четырнадцать лет. Это были последние дни Империи, уже ничего не сделать, но нас погнали под танки - зачем? Никто не знал, и сам этот гад не знал, бывают такие действия, как у курицы с отрубленной головой - может быть, это на самом деле так, с отрубленной головой? - но нас погнали под танки, и танки прошли сквозь нас, ни на минуту не задержавшись, и уже потом, в лагере, я задумался: зачем? Понимаешь, это ведь не просто глупость, это глубже... Так вот, там я временами ощущал то же самое. Тебе не надоело на полу?

- Я же просил тебя: дай руку.

- Извини, не расслышал...

Тригас сунул в карман ненужный уже револьвер и помог Марту подняться.

- По-моему, - сказал Март, - ты клевещешь на целый народ.

- Это по-твоему, - возразил Тригас. - Я прожил там семь лет. Они продолжают воевать, они влезли в эту войну по уши, и они наверняка победят. Это и будет их конец. Конец великой нации. Мне не хотелось при этом присутствовать - хотя я присутствовал при этом целых семь лет.

- Можно подумать, у нас лучше.

- У нас еще можно бороться...

Март покачал головой.

- Не верю. Бороться - не верю. Можно ерзать, ползать, пресмыкаться, открывать рот, показывать фигу в кармане, добывать пропитание, пачкать стены, слюнить пальцы...

- Можешь не перечислять, - сказал Тригас. - Зато у тебя есть конкретный противник. Это большое счастье: иметь конкретного противника.

- Мы с этим противником уж слишком в разных весовых категориях...

Они помолчали.

- Юхан, - спросил Март через несколько минут, - как ты думаешь, какое у нас государственное устройство?

- Скисшая военная диктатура, - сразу, будто ждал этого вопроса, ответил Тригас.

- А строй?

Тригас подумал.

- Хрен его поймет, - сказал он. - Ты же знаешь, я не силен в этом.

- А говоришь, конкретный противник, - проворчал Март. - Слушай, ты как-то раз назвал меня Морисом - почему?

- А, тогда... Почувствовал. Мне показалось, что почувствовал. Я, понимаешь, стараюсь пить, чтобы заглушить все это, но иногда прорывает...

- А у меня наоборот - как выпью, такое начинается...

- У всех по-разному. Майорош, например, что пил, что не пил... Это ты его жене деньги посылаешь?

- Я.

- Так я и думал. Молодец, а то бы ей с тремя трудновато пришлось. Только все равно без толку все это.

- То есть?

- Наше время прошло... - Тригас задвигался в темноте; Март чувствовал каждое его движение: вот он встал, вот осторожно приблизился к окну; снаружи было чуть светлее, и на фоне окна обозначился неясный его силуэт. - Наше время пришло, побыло и ушло, и вернуть его невозможно. Дети наши - наши собственные - никакой роли не сыграют в этой жизни, потому что эволюцией не было предусмотрено, что мы оставим потомство. Мутанты появляются всегда, но заметнее они становятся на переломе эпох - природы или общества, все равно. А потом, в зависимости от условий существования, они или вытесняют, так сказать, базовую модель, или исчезают. Третьего не дано. Нам суждено исчезнуть, потому что мы потрясающе пассивны, когда дело касается выживания. Мы так легко, так задешево разрешаем убивать себя... Мы доказали свою неприспособленность, Март, и это надо принимать просто. Не мы первые, не мы последние. Знаешь, в прошлом году у меня разболелся зуб, и я пошел к врачу. И вот в приемной я увидел пару: им было под семьдесят, не знаю, кто был болен, наверное, она, но и ему тоже было плохо - душновато, да и вообще, приемная зубного врача... Так вот: он не находил себе места, он устал, нервничал, но не мог сесть в ее присутствии, понимаешь? Только когда она вошла в кабинет, он сел... А я вполне мог сидеть, без всякой неловкости, и все остальные тоже. Другой человек. Совсем другой. Не представляю, как он выжил. Ведь выбивали, выжигали тщательно, как заразу. И выжгли ведь. Что для нас сейчас уважение к женщине, или любовь к поэзии, или что там еще... Приятное приложение к полезному члену общества. Представляешь, каким казалось будущее этим двоим? Все будут такими, как они. А оказалось, что будущее - это много тепла и мяса... Основа выживания - простота и неприхотливость. Мы пришли на смену тем, кто не мог сесть в присутствии женщины. Нам придут на смену те, кто не позволит себя убивать...

Чувства запаздывали, как будто кожа того маленького человечка, который сидит в людях и который и есть человек, покрыта толстым слоем парафина, и потому все, что происходит сейчас, вроде бы уже происходило когда-то, и тогда все кончилось вроде хорошо, только не вспоминалось, как именно, и так же вот Тригас стоял тогда в темноте у окна и вещал голосом черного пророка...

- Это не критерий, Юхан, - сказал Март. - Твое будущее - это время неуязвимых монстров.

- Может быть, и не критерий. Но это ограничивающий фактор. А мы обречены самим ходом истории. Природа будто специально создала нас для заклания.

- Будь мы неуязвимы - нам было бы наплевать на все.

- Не обязательно неуязвимы, - сказал Тригас. - Но хотя бы способны к сопротивлению.

- Самая маленькая победа отнимает так много сил, что нам было бы невмоготу заниматься делом.

- Что спорить зря... - Тригас помолчал, потом спросил в упор: - Ты будешь стрелять в тех, которые сейчас придут за тобой?

Март ответил не сразу. Тригас был прав, он понимал это, но прав неправильно, ненормально, противоестественно, такой правоты не должно было существовать, потому что она унижала их всех - тех, кто чуть-чуть приподнялся над инстинктом самосохранения, кто по каким-то им самим непонятным причинам ценил в этом проклятом мире что-то еще, кроме собственной шкуры...

- Не буду, - ответил Март. Он точно знал это; в вещих снах в руке его были разные предметы, но никогда - оружие.

- Ты еще успеешь уехать.

- Я просто не смогу. Я как из соплей слеплен.

- У меня есть фенамин, - сказал Тригас. - Сейчас принесу.

Он зажег свет, вышел и тут же вернулся - Марту показалось, не прошло и секунды.

- Проглотишь всухую? - спросил Тригас.

- Вряд ли...

- Тогда сейчас, - Тригас сходил на кухню и принес стакан воды. Таблетки были горькие, с отвратительно-сладковатым привкусом, и Март пожалел, что разжевал их - надо было глотать целиком.

- Ну вот, - через полчаса будешь как новенький. На тебе остальные, - он сунул Марту упаковку. Март не смог удержать ее в руке, таблетки упали на пол. Тригас поднял их и положил Марту в карман.

- Юхан, - сказал Март, - пожалуйста, вынь вон из того фотоаппарата кассету. А еще лучше - засвети пленку.

- Что это за пленка?

- Жизнь и смерть нашего друга Петцера.

- Он... умер?

- Нет, я неудачно выразился. Просто он заложник за эту пленку. Если она попадет в чьи-нибудь руки, Петцера убьют.

- Я примерно понимаю, что такое "заложник", - кивнул Тригас.А если не попадет?

- Что не попадет?

- Ты сказал, что если попадет не в те руки... А если не попадет?

- Не знаю. Не знаю, что хорошего... вообще ничего не знаю.

- Так что там?

- Там результаты натурных испытаний нового боевого отравляющего вещества на наших с тобой знакомых...

- Так это были не террористы? Я так и подумал почему-то.

- Бывшие террористы. Теперь это, наверное, какое-то секретное армейское подразделение.

- Слушай, а как ты оказался в курсе этого?

- Да вот, занесла нелегкая. Случайно, в общем.

- Врешь ведь. Я давно догадывался, что ты... Сам знаешь, что я думал.

- Не совсем так, - возразил Март. - Это было бы слишком банально... Я не просто выдаю себя за другого. Я и есть тот другой. И тот, и другой - в одном теле два человека. Так получилось, приходится жить за двоих.

- Никакие ты не два человека, - сказал Тригас. - Ты просто несчастная жертва ядерных испытаний, живущая в мире, для тебя не предназначенном. И мечешься ты, и хочешь что-то сделать, только ничего сделать нельзя, потому что все уже сделано. Жизнь проиграна, дело проиграно, надо просто кончить комедию на должной ноте - чтобы звучала подольше. У тебя хорошо получилось там, на стене. Это - долго. А у меня ни черта не получаетс я...

- Отпусти себя на волю.

- Страшно, - передернул плечами Тригас. - Страшно на воле. Я не выживу на воле.

Они оба замолчали, потому что слишком много надо было им друг другу сказать и слишком мало было отсчитано им времени. Так и слышались в тишине удары метронома - большого спокойного сердца некой снисходительной твари...

- У всех свое предназначение, - сказал Тригас. - Кто-то ложится костьми. Нам с тобой дано умение творить чудеса. Но я не могу им воспользоваться - боюсь, боюсь и... уже не могу. Слишком успешно я с этим умением расправлялся. А ты еще можешь. И должен. Уезжай. И не вяжись больше во всякие эти дела. Нас так мало осталось. Делай, делай свое дело - пока не придут за тобой. Все равно придут, так пусть хоть из-за настоящего, а не из-за всякой пыли...

- Это не пыль, - сказал Март. - Это тоже настоящее, только по-другому.

- Настоящее, - легко согласился Тригас, - но этим могут заниматься и другие. Ты должен сохранить себя насколько сможешь. Уезжай.

- А ты?

- А я хочу посмотреть на тех, которые придут сюда. Слишком задешево мы им доставались. Они ведь сюда идут не только от ненависти - поразвлечься. А обо мне не жалей. Я же... Я чуть не стал вампиром. Хотел стать как они, представляешь? И еще захочу, если... Уезжай. На моей уезжай. Хорошая машина.

- Не валяй дурака, Юхан. Я без тебя не уеду.

- Перестань, Март. Я решил. Так будет лучше всего. У меня тут пять патронов. Ты не поверишь, но я даже мечтал об этом. Вот они, а вот я, и у меня целых пять патронов. Полжизни готов был отдать за такую возможность. А ты хочешь меня увезти. На тебе ключи. Мою машину и ребенок водить сможет, там только две педали - газ и тормоз, - остальное автоматика. Разберешься. Бак под пробку. Давай. Время уже. И пленку свою не забудь.

Подталкиваемый Тригасом, Март оказался уже за дверью, уже у машины, вот и дверца открыта... Что-то неладное с головой, чем он меня напоил, он же давал мне какие-то таблетки... Март знал, что ему надо было остаться и выйти навстречу толпе, дать последний бой - нет, последний бой я уже дал, когда заканчивал картину, а это - только завершение его, подпись под картиной, которая должна была закрепить победу; но я дал себя уговорить, и вот сижу в машине, и сейчас поеду - уже еду, - дал себя уговорить, и победа стала неопределенно-затушеванной и как будто отодвинутой в тень; но я жертвую определенностью этой победы ради следующих побед, - дал себя уговорить, и уговаривал меня не только Тригас, я сам себя уговаривал и продолжаю уговаривать, а дело ведь не только в этой победе - не победе, а в чем-то более важном, но я никак не могу понять в чем...

Темнота стояла кругом, и свет фар только чуть раздвигал ее. Пропал в темноте домик с Тригасом, в котором он провел последнюю черту под своей судьбой. Темнотой был полон весь мир, и сквозь эту темноту катились машины с развеселыми парнями, не умеющими ни в чем сомневаться; и в ту же сторону, но чуть быстрее и поэтому удаляясь от них, беззвучно уносилась "хонда" желтого цвета со свободным художником внутри; но между ними уже был непроходимый рубеж в виде револьвера с пятью патронами и трудного мужика Тригаса, не пожелавшего смириться с отведенной ему ролью и решившего поступить хоть раз по-своему... Темнотой был окутан весь мир, и где-то в темноте и перед еще большей темнотой лежал Андрис, перебирая свою жизнь и считая набранные и проигранные очки и не сходясь в счете с результатом, взятым из ответов в конце книжки, и где-то в темноте лежал Петцер - лежал без сна и ждал, когда же кончится эта минута и начнется следующая; и где-то плакала Венета, плакала трудно и зло и повторяла только: ну дайте же мне кто-нибудь спичку! Март тормознул так резко, что его ударило о руль. Перед домом останавливались машины, он видел это так ясно, как если бы все это происходило под ярким солнцем и перед его глазами, из машин выходили люди, натягивая на ходу белые балахоны, и выстраивались полукругом, переговаривались, подбадривали и подзадоривали себя словами и выкриками, и вот дверь распахнулась, и вышел Тригас, они, конечно, не видели револьвера в его руке и не видели, что это Тригас... Март не мог слышать выстрелы, он отъехал довольно далеко, но каждый выстрел отдавался у него в висках: два - в лица, два - в спины... Оглохнув, он ждал пятого выстрела. И вдруг все погасло.

И пришел ужас.

Март сидел, уткнувшись лицом в скрещенные на руле руки, будто пытаясь спрятаться, скрыться от него. То, что произошло, было страшнее смерти. Недаром все естество его так противилось бегству, лишь жалкий рассудок распорядился иначе... Только что он, Март, пусть не руками своими, но согласием, трусостью, вспыхнувшим вдруг желанием выжить, заплатив любую цену, - только что он убил мутанта. Убил мутанта. Сделал то, что хотел, но не смог сделать - в изнеможении - Тригас, чтобы сбросить с себя этот дар-проклятье. Убил мутанта.

Но я же не хотел!!! Это отдалось в ушах, оказывается, он кричал вслух, в полную силу. Откуда-то из глубины подступал к горлу мучительный истерический хохот - подступал и вот пробился. Март хохотал - внутренний человечек со страхом и отвращением смотрел на него - и повторял, не в силах перестать: "Бедный Йорик! Ах, бедный Йорик!" Наконец все прошло. Стало пусто и тихо. И холодно - как в покинутом доме...

Как в доме покойника...

Выхваченная узким лучом света, отбитая у темноты, перед ним лежала дорога, и в конце ее плакала Венета, и кассета с пленкой жгла карман, и пусть все было кончено, надо было продолжать жить и хоть что-то делать...